Документ опубликован на сайте www.fom.ru
http://bd.fom.ru/report/cat/business/pow_pec/di0011061




Социальная идентичность российского среднего класса

06.11.2000 [отчет] [ Дилигенский Г.Г. ]




Проблема идентичности среднего класса не может быть сведена к набору статистических данных о доходах, профессиональных и тому подобных характеристиках этого социального образования, подтверждающих его специфичность в сравнении с другими группами российского общества и со средним классом в других странах. Такие данные, несомненно, важны, но центральным аспектом идентичности среднего класса следует полагать характеризующий его эвентуальных представителей комплекс воззрений на социальную реальность и их собственное место в ней – представлений, регулирующих их жизненную активность и специфичных именно для данной страты, в той или иной мере отличающих ее от остальных слоев общества.

Социальная идентичность в постсоветском обществе

Подчеркнем, что идентичность в данном понимании не совпадает с самоидентификацией, хотя и включает ее. Любой человек в той или иной форме осознает свой статус, свое место в обществе, но совсем не обязательно относит себя к определенной социальной категории. Большинство российских респондентов так или иначе отвечает на вопросы социологов, предлагающих им отнести себя к определенной вертикальной страте, представляемой как ступень социальной лестницы (чаще всего по 10-балльной шкале). В ситуации диалога с социологом респондент может это сделать, но данный факт не значит, что проблема подобного самоопределения существовала в сознании респондента до того, как интервьюер поставил ее перед ним и предложил возможные варианты ответа. Иными словами, вербальное суждение о собственной стратификационной принадлежности не обязательно означает, что респондент действительно осмысливает свое социальное положение на основе предложенного метода.

Для состояния общества, которое широко принято обозначать как "переходное", такую ситуацию можно признать вполне естественной. Социальная структура, присущая обществу до начала "перехода", в значительной мере разрушена, а новая только складывается. Черты этой новой структуры еще не обладают определенностью, которая могла бы дать людям надежные когнитивные ориентиры для идентификации с той или иной большой социальной группой. Те, кто принадлежит к поколениям, испытавшим этот сдвиг на собственном опыте, могут в зависимости от собственной конкретной ситуации или инерционно воспроизводить старые представления о своем социальном статусе, или пытаться выработать новую социальную самоидентификацию, или колебаться между этими двумя тенденциями. Те, кто вступил в самостоятельную жизнь уже в постсоциалистический период, более свободны от таких колебаний, ориентируются в своем самоопределении на сегодняшние социальные реалии, но и для них данные реалии предстают в виде хаотичного, нестабильного, слабо структурированного мира, в котором отсутствуют устойчивые, ясно осознаваемые факторы, определяющие социальную позицию человека.

Для "переходного" общества характерно резкое усиление индивидуализации личных судеб, ослабление их зависимости от принадлежности людей к большим социально-профессиональным формализованным группам. Тот факт, что человек является специалистом с высшим образованием, квалифицированным рабочим, администратором или рядовым служащим, сам по себе не определяет ни уровень его дохода, ни реальный социальный статус, ни стабильность материального и социального положения.

Индивидуальная инициатива и индивидуальное везение превращаются в решающие факторы, определяющие социальную позицию постсоветского человека. Понятно, что в этих условиях социальная идентичность индивида теряет былые свойства "внешней" объективной данности, выступающей в виде социального происхождения, полученного образования, формальной профессии и т.д., и становится чем-то приобретаемым или заново подтверждаемым (в результате собственных усилий или счастливого совпадения обстоятельств) и чаще всего ничем не гарантированным, нуждающимся в защите достоянием. В то же время эта идентичность является показателем меры, в какой постсоветский человек решает главную свою проблему – адаптации к социально-экономическим условиям "дикого капитализма" при отсутствии каких-либо институциональных гарантий материального положения и даже простого выживания.

С этой точки зрения, индивидуальные, выполняющие роль неких кодов социально-стратификационные идентификации, выявляемые в интервью и опросах, могут служить показателем более значимых, чем просто выбор "своей" иерархической позиции, диспозиций и поведенческих ориентаций индивида. Попытаемся понять смысл данных самоидентификаций именно в возможном соотношении с индивидуальными стратегиями такого рода.

В дальнейшем изложении мы рассмотрим такое соотношение на конкретном материале наших интервью (Интервью проводились в Москве и пяти крупных областных центрах в 1997 и 1999 гг.).

Самоидентификация: конкретные примеры

Вначале приведем ответы респондентов на вопрос, к какой социальной категории или ступени социальной лестницы (из 10 возможных) они себя относят.

Врач, 28 лет, Москва. Респондентка четко различает свой "объективный", измеряемый уровнем дохода, и "субъективный" статус: "Если минимальный прожиточный уровень по Москве, скажем, 800 тыс. <интервью относится к осени 1997 г.>, а ставка у врача 460 тыс. – это где-то первая ступень этой лестницы. А по самоощущению – может, на четвертой, пятой, ближе к середине".

Врач, заведующий отделением больницы, 48 лет, Саратов. Крайне неудовлетворен своей "ниже, чем нищенской" зарплатой, но помещает себя – по его словам, "в соответствии с должностью" – в самую "середину" иерархической лестницы.

Квалифицированный рабочий (наладчик) ВПК, 51 год, Саратов. Свое положение на социальной лестнице считает близким к среднему (4-е место по 10-балльной шкале). Ниже него – бомжи, безработные, "те, кто ходят в оранжевых жилетах, убирают улицы – это частично занятые". Выше – коммерсанты, в том числе мелкие: они более независимы, "а я человек, зависимый от начальства". На свой жизненный уровень не жалуется: ему живется "более или менее нормально".

Пенсионерка, в прошлом работница Атоммаша, 56 лет, Саратов. Относит себя к средней (5-й) ступени социальной лестницы. Самоидентификация явно не связана с очень тяжелым материальным положением респондентки. "Лишь бы не сойти с ума, – говорит она о себе. – Потому что иногда ложишься спать и начинаешь думать: деньги, деньги, где их взять?".

Продавщица коммерческого магазина, 25 лет, Москва. Относит себя к 3-й – 4-й ступеням социальной лестницы ("до пятой не дотягиваю"). Критерии этой самоидентификации – с одной стороны, зарплата, на которую "можно как-то жить", с другой – неопределенность жизненных перспектив, отсутствие "уверенности в завтрашнем дне".

Рабочий-маляр с высшим техническим образованием, 29 лет, Москва. Один из немногих респондентов, относящий себя к низшей стратификационной ступени. Критерий такой самоидентификации – не материальный, но социально-статусный: он вербализуется респондентом как "отсутствие независимости". В действительности, очевидно, имеет значение и несоответствие между полученным образованием и профессиональной ситуацией.

Высококвалифицированный рабочий-типографщик, 39 лет, Москва. Относит себя к 3-й ступени. Основания – невысокая зарплата (около миллиона руб. в 1997 г.), ограниченность жизненных горизонтов простым выживанием ("я вынужден всю энергию, все здоровье тратить на хлеб насущный"), невозможность самореализации.

Мелкий предприниматель, по образованию юрист, 40 лет, Саратов. Самоидентификация – 4-я ступень. Респондент ассоциирует эту среднюю социальную позицию, с одной стороны, с хорошим материальным положением, независимостью, возможностями самореализации ("я набираю себе хлопот, забот, чтобы было интересное дело"), с другой – с неурегулированностью правовой ситуации малого бизнеса, зависимостью от произвола чиновников, а также с неполноценностью моральной легитимности частного предпринимательства в постсоветском социуме. Респондент интерпретирует эту неполноценность, жалуясь на внутреннюю раздвоенность между необходимостью жить ради денег и моральными компромиссами, к которым вынуждает такая жизнь, и собственными духовными запросами, значимостью для него проблемы "смысла жизни".

Мелкий предприниматель, имеет высшее техническое образование, 38 лет, Москва. Считает себя стоящим на "несколько выше средней" ступени социальной лестницы. Самоанализ собственной социальной ситуации близок тому, который – правда, в более развернутой, артикулированной форме – дает саратовский бизнесмен с гуманитарным образованием. Она также ассоциируется одновременно со свободой, достатком и с зависимостью от "государственного рэкета", негативными моральными аспектами предпринимательства (для предпринимателя-москвича – это необходимость "водить компанию" с чуждыми и неприятными ему людьми), но в то же время с неустойчивостью и узостью возможностей малого бизнеса в условиях раздела рынка между более крупными, в том числе криминальными коммерческими структурами.

Автослесарь с высшим техническим образованием, 29 лет, Москва. Относит себя к 3-й ступени социальной лестницы. Эта идентификация основана не на материальных (профессия респондента обеспечивает ему, по его собственной оценке, хороший доход), но на формально-статусных критериях и выражает определенную личностную жизненную позицию: неприятие гонки за карьерой, обогащением, установку типа "жить в свое удовольствие". "Я не вижу смысла, – говорит он, – рваться куда-то выше, зарабатывать деньги, власть... Несмотря на образование, я никуда не рвусь, меня устраивает". Самым важным для себя из прав человека считает свободу – "остальное все так".

Бухгалтер в банке, высшее экономическое образование, 38 лет, Москва. Респондентка дает себе 7-е место на 10-балльной социальной шкале. Относительно высокий уровень самоидентификации, очевидно, основан на критерии дохода и благоприятной ситуации на рынке труда (интервью проводилось до августовского кризиса 1998 г.).

Менеджер крупной фирмы по торговле морожеными продуктами, окончила Библиотечный институт, 28 лет, Москва. Респондентка относит себя к 6-й – 7-й ступеням статусной лестницы, исходя прежде всего из уровня зарплаты, но также и из психологического ощущения надежности собственного социального положения ("общего состояния").

Преподавательница английского языка в привилегированном вузе, 46 лет, Москва. Самоидентификация: 4-я – 5-я позиция ("немного ниже середины"), которую она отождествляет с "низшим средним классом". Основания – относительно высокая зарплата ("достаточно высокая" по сравнению с преподавателями, работающими в обычных институтах) плюс профессиональный статус, возможность самореализации в труде.

Библиограф публичной библиотеки, 48 лет, Москва. Самоидентификация респондентки – одна из низших ступеней социальной лестницы ("к среднему классу я сегодня, к сожалению, не отношусь"). Основание – низкий уровень зарплаты, так как работой своей респондентка удовлетворена, относится к ней творчески. "Мы все, работники библиотеки, получаем, конечно, очень мало, – говорит она, –и сетуем на жизнь за то, что мы за наши знания, за то, что мы отдаем людям, получаем гроши".

Научный сотрудник технического института, кандидат наук, 60 лет, Москва. Один из немногих респондентов, отвергающих сам принцип самоидентификации по месту в социальной иерархии. Считает значимым критерием социальной дифференциации только уровень духовного развития и сознательной общественной активности людей (сам он активный общественник-демократ, был лидером "Демократической России" в одном из районов Москвы). "Элитным" слоем считает интеллигенцию, которую выделяет не по профессиональным и образовательным признакам, но по обозначенным выше критериям духовного развития и роли в общественной жизни.

Старший научный сотрудник Института ядерной физики, кандидат наук, 48 лет, Санкт-Петербург. Четко различает "объективный", материальный статус и "профессиональный", которому, по его словам, соответствует его самоощущение. По первой градации относит себя к "низшему среднему классу", или к 4-й – 5-й ступеням, по второй – к "немного выше среднего научному классу".

Администратор продовольственного магазина, высшее образование, 34 года, Санкт-Петербург. Самоидентификация – 6-е место на 10-балльной шкале. Основание – уровень дохода на члена семьи, состоящей всего из двух человек – самой респондентки и ее дочери-школьницы. Свое социально-профессиональное положение оценивает как "что-то посерединке".

Стоматолог, помощник врача в поликлинике, образование высшее, 24 года, Санкт-Петербург. Самоидентификация – 6-я – 7-я ступени. Основание – уровень дохода на члена семьи (респондентка живет в состоятельной родительской семье). Считает, что до кризиса августа 1998 г. семья относилась к "классическому среднему классу", но и "сейчас <осенью 1999 г.> нельзя сказать, что мы бедные или в чем-то себе сильно отказываем... По большому счету, нам хватает".

Научный работник-эколог, высшее образование, 29 лет, Санкт-Петербург. Самоидентификация: "наверно, до среднего класса по доходам <около 1000 руб. на члена семьи> я не дотягиваю. Так и сформулирую – чуть ниже среднего класса. По шкале около четверки".

Пенсионер, в прошлом инженер-металлург, рабочий, работает в школе посудомойкой, 52 года, Санкт-Петербург. Самоидентификация: ниже среднего, 3-е – 4-е место, "профессионал", "технический работник".

Учительница рисования в дорогой частной школе, закончила педагогический институт, художница, 27 лет, Москва. Самоидентификация по 10-балльной шкале – 4. Основана не на уровне дохода (относительно высокого – 2200 руб. на члена семьи), но на уровне "уважения общества" к ее социально-профессиональной группе ("кругу").

Слесарь-ремонтник (основная работа) и художник, среднетехническое образование (строительный техникум и курсы дизайна), ранее работал дизайнером по товарам народного потребления, 47 лет, Нижний Новгород. Самоидентификация – 3-я – 4-я ступени. Социально-профессиональная самоидентификация – "простой рабочий человек".

Микробиолог, заведующая лабораторией института, доктор наук, 60 лет, Москва. Самоидентификация – 8-е место. Основана отчасти на относительно высоком доходе (в момент опроса – 300 долларов ежемесячно), но главным образом – на самооценке своего положения в научном сообществе (специалист с мировым именем по дифтериту).

Инженер-системотехник, специалист по информационному обеспечению в Центральном банке, руководитель группы, 52 года, Москва. Самоидентификация – "где-то в середине", между 5-й и 6-й ступенями. Основание – уровень дохода, а также "мировоззрение, психический склад" ("в элите не хотел бы быть, это точно; в нищих тоже"). Социально-профессиональная идентификация – "техническая интеллигенция".

Менеджер по часовой технике, высшее техническое образование, 27 лет, Нижний Новгород. Самоидентификация – 4-ое место. Основания – доход (300-400 долларов в месяц, которых "катастрофически не хватает" на жизнь) и стиль ("стратегия") жизни. К этому слою, по определению респондента, относятся "люди, которые в принципе задумываются на будущий день, но большую часть жизни живут одним днем. Как бы, планы на будущее есть, но реально только на ближайший год". Социально-профессиональная идентификация – "инженерно-технический работник".

Мелкий предприниматель в розничной торговле, высшее техническое образование, 29 лет, Москва. Самоидентификация – 5-я ступень, "посередине где-то". Основание – уровень жизни (500 долларов в месяц на члена семьи). Уровень образования, по мнению респондента, теперь потерял свое значение. Социально-профессиональная самоидентификация – предприниматель.

Научный работник, химик, доктор наук, заведующий отделом в академическом институте, 62 года, Москва. Разделяет "формальную" идентификацию по уровню дохода и "по другому ощущению", под которым, очевидно, имеет в виду характер выполняемой работы и удовлетворенность ее содержанием. По первой градации (доход на члена семьи – 500-600 руб. в месяц) относит себя к "самой низшей" ступени, по второй – к верхним – 8-й – 9-й. Социально-профессиональная самоидентификация – "научная, или творческая интеллигенция".

Финансовый директор финансово-промышленного концерна, образование среднетехническое и незаконченное высшее, 28 лет, Нижний Новгород. Самоидентификация – 5-я ступень и средний класс, который респондент определяет так: "белые воротнички, которые вынуждены работать, чтобы заработать себе деньги".

Теплофизик, старший научный сотрудник академического института, высшее образование, 43 года, Москва. Самоидентификация – "где-то в середине". Респондент определяет ее без особой уверенности, так как не знает точно, какими критериями следует руководствоваться: успеха, дохода или показателем положения человека в рамках "российской модели". Сам же он предпочитает "американскую модель успеха", которая означает, по его мнению, профессиональные достижения, материальную обеспеченность и "возможность заниматься тем, чем хочешь".

Теплофизик, старший научный сотрудник академического института, 53 года, Москва. Относит себя по "совокупному критерию" к 6-й – 7-й ступеням социальной лестницы (доход в семье – 250 долларов в месяц на человека) и к научно-технической интеллигенции.

Заведующая отделом кадров в научно-исследовательском институте и внештатный агент туристической фирмы, образование высшее техническое, 46 лет, Нижний Новгород. Относит себя к 3-й – 4-й ступеням социальной лестницы по критерию "возможности приобретения того или иного товара" и к группе средних служащих, которую, по ее словам, отличает уровень жизни ("роскоши нет, но и нищеты тоже нет") и культура поведения.

Врач, доктор наук, главный научный сотрудник, 60 лет, Москва. К определенной ступени социальной лестницы респондентка отнести себя не может, так как, по ее представлениям, эти ступени как-то связаны с "эгоистическими интересами к деньгам или власти", а у нее таких интересов нет: она думает только о науке и о близких людях. Единственно возможная самоидентификация для нее – профессиональная: "медик" или "медик-ученый".

Мебельщик, самозанятый, в настоящее время работает при церкви, образование высшее (по специальности биофизик), 53 года, Москва. На иерархической шкале себя разместить не может. Вопрос кажется ему трудным и не вполне понятным. Главная сложность в том, что к людям его круга "не совсем применимы такие градации". В социально-профессиональном плане считает себя мелким ремесленником.

Студентка 5-го курса английского факультета лингвистического университета и менеджер фирмы по программному обеспечению, 21 год, Нижний Новгород. Относит себя, исходя из положения родительской семьи и своего собственного, к 7-ой ступени социальной иерархии. Это положение характеризует как "выше среднего", как "материальное и социальное благополучие".

Правозащитник, сотрудник общества "Мемориал", в прошлом научный работник-геофизик, около 50 лет, Москва. Относит себя к средней – 5-ой –ступени, понимая иерархию не как лестницу материальных и социальных статусов, а как уровни "знаний и развития гуманитарного мышления" (на верхнюю ступень помещает акад. Д. Лихачева и С. Аверинцева). На вопрос о социально-профессиональной принадлежности отвечает: "правозащитник", – относя эту профессию по названному критерию к верхней половине социальной иерархии.

Критерии идентификации: комментарий и анализ

Представленные индивидуальные самоидентификации могут, как мы полагаем, быть классифицированы по двум основным критериям:

  • по степени согласия человека с самим принципом социального самоопределения по вертикальной шкале, выраженным или численными показателями (номером занимаемой ступени), или в понятиях "низший – средний – верхний";
  • по совокупности признаков, выбираемых респондентом для такого самоопределения.

Можно предположить также, что между этими двумя критериями существует некая взаимозависимость: готовность принять предложенный принцип самоидентификации так или иначе соотносится с избираемыми в рамках этого принципа конкретными характеристиками социального статуса.

До середины 80-х "вертикаль" (в соответствии с бюрократическими основами тоталитарно-авторитарного слоя) отражала лишь один аспект положения людей в обществе – их место в системе власти. Иными словами, образ социальной структуры был не многомерным, а одномерным, как одномерна, например, стратификация внутри воинского подразделения или государственного ведомства. Именно поэтому он выступал не в виде некоего вертикального континуума, в котором находят свое место, в частности, средние слои (или средний класс), а скорее, в виде дихотомии начальства ("руководителей") и выдающихся (точнее, официально признаваемых таковыми) деятелей, с одной стороны, и "рядовых трудящихся" – с другой.

Положение "рядовых трудящихся" (абсолютного большинства, "массы равных") на социетальной "вертикали" не было индивидуализированным и поэтому не могло служить решающим критерием индивидуальной самоидентификации. Гораздо большее значение имели идентификации по горизонтали – по принадлежности к большим социально-профессиональным группам (рабочие, служащие, колхозники, интеллигенция) или корпорациям (шахтеры, железнодорожники, военные, милиция, учителя, медики, ученые и т.д., и т.п.). Вертикальный принцип в ряде ситуаций тоже был важен, но не как социетальный, а как внутрикорпоративный (звания и должности в армии, научные степени и звания в вузах и исследовательских институтах, народные, заслуженные и просто артисты на сцене и в кино и т.д.).

Сам факт готовности возрастающего числа современных россиян относить себя к не имеющим профессиональной окраски ступеням именно социетальной, а не внутрикорпоративной иерархии, несомненно, отражает становление совершенно иного образа социальной структуры. Интересно, что некоторые респонденты пытаются переосмыслить свое положение в советское время в ключе этих новых стратификационных категорий. При этом они или сетуют на то, что ранее принадлежали к среднему классу, а теперь утратили прежний статус, или, напротив, утверждают, что сохранили прежнее "среднеклассовое" положение. Все это говорит о том, что новый способ социальной идентификации приобрел качество массового социального представления, питаемого как источниками информации, так и всем опытом жизни в постсоветских условиях.

Насколько позволяют судить используемые нами данные, социальное представление о делении общества на вертикально расположенные страты активнее всего усваивают люди, обладающие сильной мотивацией успеха в рамках институциональных организаций – административных, производственных, деловых или научных и образовательных. При этом одни респонденты испытывают удовлетворенность достигнутыми "средними" позициями, рассматривая их как разумный предел собственной вертикальной мобильности и отказываясь от "крысиной гонки", чрезмерного напряжения физических и психических ресурсов, которого потребовало бы стремление к более высоким позициям (возможно, здесь мы имеем дело с подгонкой потребностей к возможностям – в частности, неуверенность в собственной способности добиться большего успеха рационализируется в форме апологии "среднего" положения). Другие, напротив, говорят о своем стремлении добиться еще большего успеха.

Об обеих этих группах можно сказать, что названное социальное представление развито у них до уровня "укоренения": движение по вертикальной статусной лестнице органически вошло в систему их мотивов и ценностей, а "высота", достигнутая в этом движении (или та, которой человек надеется достигнуть в будущем), является психологически значимым показателем степени реализации данной мотивационной интенции.

Неслучайно многие представители этих групп респондентов делали в советское время успешную карьеру в комсомоле или в хозяйственном управленческом аппарате. Психологическая вовлеченность в одну из "старых" корпоративных иерархических систем, очевидно, облегчила им усвоение новой вертикальной стратификации, интериоризацию соответствующих ей социальных представлений. В то же время у каждого или почти у каждого из них достигнутый социальный статус основан на положении в той или иной институциональной организации и выражен в определенных, признаваемых в ее рамках, формально-символических признаках (пост, должность, звание), что побуждает этих людей символизировать реальный или эвентуальный уровень успеха в неких формальных социальных категориях – вроде предлагаемой социологами и СМИ категории "среднего класса".

Иной социальный и психологический облик – у тех людей, для которых вертикальная социальная идентификация или вообще не значима, или имеет второстепенное значение, лишь как показатель объективной материальной ситуации. Для кого-то из них успех не важен в силу объективной ситуации, вынуждающей их сосредотачивать все помыслы и заботы на простом выживании. Для кого-то он, напротив, значим, но осмысливается прежде всего как реализация индивидуальных, творческих, инновационных способностей и не нуждается в выполнении в виде определенного социального статуса. Такой успех может воплощаться в успехе конкретного "дела", которому посвятил себя человек, или просто в его личных профессиональных достижениях. Такое понимание успеха характерно главным образом для людей творческих профессий: ученых-исследователей, журналистов, художников.

Для людей, ориентированных на творчество, нередко единственно значимая социальная иерархия – это иерархия "по таланту". Так, московская врач-офтальмолог, доктор наук, идентифицирующая себя как "медик-ученый", так и не смогла ответить на вопрос интервьюера, к какой социальной ступени она себя относит. При обсуждении же темы дифференциации между профессиональными группами и внутри них респондентка выделила в качестве решающего фактора "дар Божий". Ей, например, "Боженька дал интуицию <...> в плане диагностики...".

Ориентация на творчество означает, что в мотивационной системе личности одно из доминирующих мест занимает потребность в самоактуализации. У некоторых творчески ориентированных респондентов – художников, пишущих картины "для души" и для заработка в свободное от основной работы время, ремесленника-мебельщика – эта ориентация не связана или мало связана со стремлением к социально символизируемому успеху. Для них характерен своего рода "творческий гедонизм" – они получают удовольствие от самой работы. Как сказал интервьюеру один респондент-физик, для него одна из главных радостей в жизни – решать интересные "задачки", и о чем-то большем в профессиональной карьере он не мечтает. Для таких людей, принимают они или отвергают вертикальную статусную стратификацию, она явно не имеет большого психологического, мотивационного значения.

Какими же критериями определяют россияне, так или иначе признающие реальность такой стратификации, свою принадлежность к той или иной страте или "классу"?

На первом месте в ряду таких критериев (если судить по сравнительной частоте их упоминания – прямого или подразумеваемого) несомненно, находится уровень дохода, имущественное положение. Однако при более внимательном анализе интервью выясняется, что во многих случаях материальный критерий рассматривается не как основа социальной самоидентификации, но лишь как один из ее необходимых компонентов, например, как необходимое, но недостаточное условие самоотнесения к среднему классу.

Можно выделить две наиболее типичных психологических ситуации, в которых материальный критерий фактически признается не только решающим, но и единственно значимым.

Одна из этих ситуаций носит, по-видимому, наиболее массовый характер и объясняет, почему число россиян, относящих себя к "средней" части социального пространства, значительно превышает ее размеры, определяемые по объективным критериям. Эту ситуацию испытывают люди, для которых процесс адаптации тождественен простому выживанию. В силу возраста, или характера образования и профессионального опыта, или психологического склада им недоступны активные формы адаптации; чаще всего они принадлежат к профессиональным общностям, испытывающим резкое снижение зарплаты или кризис занятости; для них реальна угроза нищеты, крайних форм маргинализации. Для таких людей, как видно из интервью с ними, "группой соотнесения" нередко являются бомжи или безработные. Угроза пополнить их ряды плюс самолюбие, потребность в сохранении максимального социального и личного достоинства побуждает таких респондентов относить себя к средним ступеням социальной лестницы. Причем такое самоотнесение относительно независимо от реального материального и социального статуса человека. Например, на одних и тех же или близких ступенях помещают себя рабочий ВПК, довольный тем, что ему удалось избежать увольнения,мелкий предприниматель, страдающий от эфемерности своей ситуации, но имеющий дорогую машину и отдыхающий за границей, и ученый-бюджетник, которому удается где-то "на стороне" заработать прибавку к своей нищенской зарплате.

К этому типу представлений близко и сознание тех людей из "субъективного" среднего слоя, которые получают низкий для своей профессиональной категории доход и, по-видимому, озабочены главным образом проблемой заработка. Так, среди менеджеров, считающих доход единственным критерием социальной идентификации, преобладают, по данным нашего опроса, люди с относительно низкой (меньше 5 тыс. руб. в месяц) зарплатой, относящие себя к нижнему слою среднего класса.

Вторая ситуация, побуждающая придавать решающее значение материальной основе вертикальной стратификации, характерна для людей, для которых сама эта стратификация вообще не является особо значимым фактором социального самоопределения и самочувствия. Это прежде всего представители "интеллигентных" профессий, оценивающие свое социальное положение не с точки зрения иерархического статуса, а исходя из социальной значимости своего труда и приносимого им морального удовлетворения. К ним относится, например, москвичка-библиограф, считающая, что по уровню доходов она "не дотягивает до среднего класса", но увлеченная своей работой, – одна из наиболее жизнерадостных и оптимистичных наших респонденток (следует, правда, учитывать, что ее материально поддерживает обеспеченный сын, работающий в частном секторе). Или молодая женщина-врач, которая, отвечая на соответствующий вопрос интервьюера, пытается определить свой статус одновременно по двум разным иерархиям: объективной, материальной, и субъективной, "по самоощущению". Ясно, что "субъективная иерархия" важнее для ее социальной самоидентификации, чем "объективная".

В высказываниях некоторых респондентов-бюджетников, придерживающихся такого рода позиции, звучит как бы раздвоенное представление о существующей в России статусной иерархии. Подлинной иерархии, определяемой социальной ценностью профессиональной деятельности человека, они противопоставляют иерархию искусственную, навязанную государством и социальными институтами, признаком которой является "невостребованность" наиболее ценных социально знаний и профессиональной квалификации, несправедливо низкая их оплата.

Решающим критерием социального самоопределения для большинства респондентов является профессиональное положение, выполняемая работа. При этом могут акцентироваться, выдвигаться на первый план и выступать в тех или иных комбинациях разные аспекты индивидуальной профессиональной ситуации. В некоторых случаях решающим стратификационным критерием признается формальный должностной статус (например, заведующий отделением в больнице). Значительно чаще приоритет отдается содержанию работы, ее творческому характеру, уровню квалификации, тем возможностям самореализации, использования знаний и раскрытия способностей человека, которые она предоставляет, ее социальной значимости.

Для части респондентов весьма важно обусловленное социально-профессиональным положением соотношение свободы и зависимости индивида. Так, например, для мелких предпринимателей независимость является фактором, повышающим их социальный статус, рабочие же определяют страту с учетом своего зависимого положения.

Все эти аспекты трудовой деятельности выступают в том или ином соотношении с фактором ее материального вознаграждения. Упоминавшаяся выше позиция, согласно которой материальное благополучие – необходимое условие, но не решающий критерий среднего или высокого социального статуса, наиболее характерна для людей, относящихся к категории высокооплачиваемых специалистов.

Индивидуальный оптимизм как социально-стратификационный индикатор

В качестве особого критерия социальной самоидентификации можно выделить самочувствие человека, иначе говоря, его психологическую адаптацию к современной ситуации. Этот критерий часто пересекается с названными выше: индивид может иметь хорошее самочувствие благодаря удовлетворительному материальному положению или интересной работе. Однако бывает и так, что самоотнесение к средней страте не зависит от подобных факторов: например, некоторые проинтервьюированные нами женщины, не имеющие ни увлекающей их работы, ни сносного жизненного уровня, чувствуют себя хорошо, потому что довольны своей семейной жизнью и надеются на лучшее будущее для своих детей. Одна из таких женщин – пенсионерка, у которой муж в момент интервью не получал зарплаты, – страдает от бедности, в то же время довольна тем, что оба ее сына прилежно учатся и не пьянствуют, не хулиганят. Здесь чувствуется действие механизма "относительной депривации": для этой пенсионерки "группой соотнесения" служит люмпенизированная среда городских низов. Для таких женщин характерно взвешенно-рациональное, заинтересованное отношение к современной российской действительности: они говорят и об отрицательных, и о положительных аспектах происшедших в последние годы перемен.

Социальное самочувствие людей – вообще говоря, один из важнейших показателей характера процессов, происходящих в обществе, психологической вовлеченности различных групп населения в эти процессы или их отчужденности от доминирующих тенденций общественного развития. Применительно к проблематике российского среднего класса самочувствие относящихся к нему людей (по объективным параметрам или по критерию самоидентификации) позволяет приблизиться к ответу на вопрос, в какой мере те или иные его группы готовы занять активную позицию в процессе преобразований. Данное соображение побудило выбрать для одной из серий интервью оптимистически настроенных респондентов, в большинстве своем относящихся по тем или иным критериям к средним слоям российского общества. В этой связи стоит привести репрезентативные данные Фонда "Общественное мнение", рисующие своего рода социальный портрет российских оптимистов (К оптимистам мы относили тех респондентов, которые на вопрос "Сможете ли Вы ближайшие год-два повысить свой жизненный уровень, жить лучше, чем сегодня?" отвечают: "Смогу".).

В январе 1998 г. "оптимисты" составляли 21%, в январе 1999 г. – 16%, а в июле 2000 г. – 29% опрошенных. Эти данные, несомненно, отражают влияние на динамику общественных и личных настроений августовского кризиса 1998 г. и эволюции экономической и политической ситуации после кризиса, особенно после президентских выборов марта 2000 г. В относительно "нормальной" ситуации доля "оптимистов" составляет 1/5 – 1/4 (или несколько больше) взрослого населения. Их распределение по населенным пунктам различного типа более или менее равномерно: доля жителей мегаполисов, больших и малых городов среди "оптимистов" не особенно значительно отклоняется от их доли в населении. Более заметны такие отклонения лишь в столичных городах (Москва, Санкт-Петербург) и на селе: в первом случае доля оптимистов непропорционально велика, во втором – непропорционально мала. Мужчин среди оптимистов несколько больше, чем женщин, 63% этой группы опрошенных принадлежат к возрастной группе 18-35 лет, 25% – 36-50 лет, 12% – старше 50 лет. Доминирование младших и младших средних возрастов среди оптимистов естественно и вряд ли нуждается в каких-либо комментариях и объяснениях.

Приведем данные, иллюстрирующие связь между оптимизмом и уровнем дохода.

дата опроса

доход в расчете на члена семьи

% доходных страт в группе "оптимисты"

% доходных страт среди всех опрошенных

январь 1998 г.

до 250 р.

26

32

250-399 руб.

20

29

400-25000 руб.

50

35

январь 1999 г.

до 200 руб.

21

25

200-301 руб.

20

26

301-500 руб.

17

24

500-22000 руб.

38

22

июль 2000 г.

до 400 руб.

31

32

400-700 руб.

21

31

более 700 руб.

39

32

Оптимизм, несомненно, возрастает с ростом уровня доходов, однако эта корреляция далека от прямой пропорции – она носит ограниченный и неустойчивый характер. Доля оптимистов с относительно высокими доходами значительно превышала долю этой доходной группы в населении в 1998 и 1999 гг., но намного меньше превышала ее летом 2000 г. Доля оптимистов с наиболее низкими доходами была в 1999 и 2000 гг. лишь немного ниже удельного веса данной доходной группы в выборке. Очевидно, действие "материального" фактора, во-первых, в значительной мере перекрывается фактором возрастным: мало зарабатывающие молодые люди надеются на относительно быстрое улучшение своего положения. Во-вторых, сравнение данных опросов разных лет показывает, что определяемое политическими факторами улучшение общей психологической атмосферы в обществе (в 2000 г. оно было связано с надеждами на нового президента) способно существенно уменьшать различие в уровне оптимизма наиболее бедных и относительно состоятельных слоев. Индивидуальный оптимизм является в значительной мере функцией определенного общественного настроения.

Гораздо более рельефно по сравнению с уровнем дохода проявляется действие другого фактора – уровня образования. В 2000 году среди оптимистов доля людей с высшим, общим средним и средним специальным образованием ненамного (на 1-5%) превышала долю последних в населении. Зато респонденты с образованием ниже среднего, составляя 21% всей выборки, в группе "оптимистов" составляют не более 9%. Конечно, здесь тоже может сказываться действие возрастного фактора; малообразованных больше среди людей старших возрастов. Так или иначе, наиболее трудно преодолимыми барьерами для активной жизненной позиции, для уверенности в своих силах и возможностях оказываются, наряду, разумеется, с индивидуальными психологическими особенностями, возраст выше среднего и низкий уровень образования. Люди, у которых сочетаются обе эти характеристики, если не являются пенсионерами, чаще всего выполняют малоквалифицированный и неинтересный, не дающий морального удовлетворения труд и не рассчитывают как-то изменить свою жизнь.

Связь уровня оптимизма с профессией подтверждают данные о профессиональном составе оптимистов. Среди оптимистов доля же руководителей предприятий и учреждений, работников сферы услуг и торговли, и особенно специалистов, предпринимателей, самостоятельных работников, значительно превышает их долю в населении, а доля работников сельского хозяйства, рабочих и особенно пенсионеров ниже их доли в населении (соответствующие данные на январь 1998 г. приводятся в таблице).

Основной род занятий, должность или служебное положение

Доля в выборке, (%)

Доля в группе "оптимисты", (%)

Работники сельского или лесного хозяйства

6

5

Работники сферы услуг, торговли, коммунального хозяйства

10

15

Пенсионеры

27

9

Руководители, зам. руководителей предприятий

2

4

Руководители подразделений, специалисты

11

16

Рабочие

23

21

Предприниматели, самостоятельные работники, частнопрактикующие специалисты

3

8

Объединяющая черта профессиональных ситуаций и отраслей экономики, образующих относительно благоприятную почву для индивидуального оптимизма, – сравнительно высокий уровень развития рыночных, частнопредпринимательских отношений. При этом положение в соответствующих профессиях и отраслях отнюдь не отличается стабильностью и, следовательно, данный фактор, в принципе способный внушать людям уверенность в будущем, не может играть решающей роли в настроениях российских оптимистов. Вместе с тем, среди них довольно высока доля рабочих (она лишь ненамного уступает их доле в выборке), что также может быть связано с развитием рыночных отношений в промышленности, с возникновением рынка труда и конкурентоспособных, успешно работающих на рынке предприятий в некоторых отраслях.

Все эти наблюдения подтверждают впечатление, которое складывается в результате интервью с оптимистами: в современных российских условиях, когда лишь немногие люди достигают устойчивого благосостояния и удовлетворительного гарантированного социального статуса, наиболее глубокой основой оптимизма, помимо возрастных и индивидуально-психологических факторов, являются относительная свобода, характеризующая либо условия профессиональной деятельности индивида (свобода самореализации), либо условия экономической деятельности сообщества, корпорации, в которую он включен (зависимость индивидуальной ситуации от успешного участия предприятия в свободной конкуренции на рынке).

Судя по всему, оптимизм основан не на отношении к социетальной экономической и общественно-политической действительности и не может быть поставлен в прямую связь с институционально-правовой либерализацией 90-х годов. В 1996 г. во втором туре президентских выборов 43% оптимистов голосовали за Б. Ельцина (в первом туре – 36%) и только 15% – за Зюганова (в первом туре – 11%). На парламентских выборах 1999 г. за "Единство" голосовали 15% оптимистов, за ОВР – 10%, за СПС – 8%; за КПРФ – 7%. На президентских выборах 2000 г. за В. Путина голосовали 39% оптимистов, за Г. Явлинского и Г. Зюганова – по 7%. Таким образом, основная масса оптимистов тяготеет к правой и правоцентристской (то есть представляющей модернизаторские тенденции) части политического спектра. В то же время для них характерен особо высокий процент не участвующих в выборах: 32 и 39% соответственно в 1-м и 2-м турах президентских выборов 1996 г., 40% – в парламентских выборах 1999 г.; 41% – в президентских выборах 2000 г. Среди оптимистов большая доля людей, чем в среднем по стране, положительно оценивают итоги приватизации и работу приватизированных предприятий, считает недопустимым пересмотр итогов приватизации. Все эти данные доказывают, что индивидуальный оптимизм, коррелируется с модернизационными тенденциями общественно-политического сознания и в то же время с определенной степенью неприятия сложившейся в России системы политической власти, представляющих ее групп и людей.

Является ли оптимизм показателем "среднеклассовой" идентичности индивида? Такую постановку вопроса вряд ли можно считать адекватной, поскольку, как мы видели, одна из основных групп оптимистов – это молодые люди, которые или учатся, или находятся на одном из первых этапов своей профессиональной жизни, и своего места в социальной структуре общества они еще не определились. Эту оптимистически настроенную молодежь, если исходить из ее жизненных целей и устремлений, скорее можно рассматривать как резерв или источник пополнения среднего класса. С другой стороны, доля россиян, относящих себя к средним слоям общества ("субъективного среднего класса"), превосходит долю оптимистов. Поэтому всего правильнее было бы полагать, что индивидуальный оптимизм – это характерная черта некоей части среднего класса, которая коррелируется с рядом других черт, в совокупности позволяющих идентифицировать эту часть в качестве особой типологической социально-психологической общности, располагающейся в "срединном" пространстве российского социума (понятие общности употребляется здесь не в смысле группы, объединяемой какими-либо внутригрупповыми связями, и обозначает лишь совокупность сходных по определенным признакам индивидов).