"Семья и интимные отношения радикально и на глазах меняются" – за последние, наверное, лет десять без этого утверждения, фактически ставшего аксиомой, не обходится практически ни одна публикация на тему близких отношений. Но радикально меняются и сами публикации – из них практически ушло понятие "брачная (сексуальная) любовь" и его место прочно занял термин "эмоциональная работа". Эти два понятия оказались фактически приравнены друг к другу – что, как нам представляется, не только обедняет одно и другое, но и не дает возможность составить представление о подвижках, происходящих в культуре близких отношений.

Небольшой корпус публикаций, которые возвращают понятие "любовь" в социологию, только в сопоставлении "любви" и "эмоциональной работы" и улавливают то существенное, что происходит сегодня в близких и интимных отношениях людей.

Концептуализация понятия "эмоциональная работа" связана с несколькими традициями. Вернее, существуют несколько прецедентов социологических рассуждений о близких отношениях – как правило, рассуждений о семье как привычном оформлении близости. Первоначальная постановка вопроса принадлежит Т. Парсонсу, который еще в начале 1960-х годов обратил внимание на то, что в индустриальном обществе происходит ролевое распределение задач, и женщинам, как правило, приписывается и предписывается "эмоциональная работа" по поддержанию брачных связей и по обеспечению душевного комфорта членов семьи. Эта идея была подхвачена и продолжена феминистской критикой современного общества – но уже с позиции "разоблачения" патриархальной идеологии современного брака и фундирующей его идеи "любви". Так произошла первая реинтерпретация понятий: утверждалось, что в современном обществе женщины подвергаются эксплуатации со стороны мужчин, будучи загнанными в рамки "идеологии любви", и вынуждены, следуя ее правилам, посвящать себя браку и выполнять для мужчин эмоциональную работу.

В начале 1980-х появилась вторая ключевая в развитии понятия публикация – статья А. Хошчайлд "Эмоциональная работа, правила чувств и социальная структура" (в дальнейшем за ней последовала серия работ о "профессиональном" управлении эмоциями в обслуживающих профессиях).

Тезис о том, что переживание эмоций подчиняется строгим социальным правилам, а приведение эмоций в соответствие с ситуацией требует сознательной работы над ними, получил развитие в исследованиях брачных отношений и норм эмоциональности. Проблемным фокусом работ стала тема гендерной специфики выражения эмоций, а также изучение различий эмоциональных вкладов в отношения. Здесь произошла вторая реинтерпретация понятия эмоциональной работы; точнее – некоторое изменение тональности исследовательских оценок. Последователи этой традиции утверждают, что в современном обществе вся ответственность за эмоциональное поддержание отношений, за их эмоциональную артикуляцию ложится на плечи женщин – в результате чего последние оказываются в неравном положении с мужчинами.

Авторы большинства публикаций последних десяти лет, обращаясь к проблеме близких отношений, занимают одну из двух позиций в понимании и применении понятия "эмоциональной работы". В одном случае "эмоциональная работа" отождествляется с культурными и лингвистическими конвенциями относительно того, что такое любовь. В другом – эмоциональная работа приравнивается к "правилам чувств", и дальнейшие интерпретации так или иначе выходят на проблему гендерной дискриминации, идеологического порабощения женщин вмененной им ответственностью за производство и поддержание интимности.

Обращает на себя внимание сама смена терминов – когда брак был "на всю жизнь", любовь не ставилась под сомнение, но как только эта модель стала активно переосмысливаться, в обсуждениях брака и близких отношений все чаще говориться о дружбе – собственно, становящейся новым идеалом и идолом (заметим: зачастую в большей степени для исследователей, чем для их респондентов). По меткому замечанию И. Крэиба, за подобными изысканиями недвусмысленно просматривается идеал "трансформации интимности", ведущий к "чистым отношениям". Исследователи временами пребывают в недоумении, обнаруживая, что часто под этот идеал не удается подогнать реальность. Так, авторы одной из публикаций, столкнувшись с тем, что жены склонны оправдывать неравное участие своих мужей в домашних делах, интерпретировали это как проявление ложного сознания. Другая исследовательница после развернутого изложения феминистской перспективы любви несколько обескураженно добавила, что все же даже социологи влюбляются – несмотря на случившееся осознание всей ложности, идеологичности и сконструированности этой эмоции. И действительно, приравнивание эмоциональной работы к правилам эмоциональности мало приближает нас к пониманию того, что же действительно происходит в сфере близких отношений.

На сегодня, как нам представляется, идеологизация концепта "эмоциональной работы" гипертрофирована. Как результат, в исследованиях стереотипно воспроизводится односторонняя теоретическая схема, связанная с проблемой идеологии, нагруженная представлениями о гендерном равенстве и неравенстве, о "неестественном" доминировании гендерных стереотипов поведения и эмоциональности. Вторая же сторона понятия, непосредственно соприкасающаяся с проблематикой трансформации современных близких отношений, уходит в тень и пропадает из поля зрения исследователей. Именно на этом аспекте следует остановиться подробнее.

Речь идет о двух идеях, высказанных Т. Парсонсом и А. Хошчайлд. Согласно первой, над близкими отношениями нужно работать, а интимность – вырабатывать, такие отношения отнюдь не самоочевидны, не беспроблемны и не складываются естественным образом. Согласно второй, эмоции хотя и подлежат социальной регуляции, но сами по себе не являются чисто идеологической конструкцией. Обе эти перспективы совершенно теряются в условиях доминирующего ныне употребления понятия "эмоциональной работы".

Конечно, определенную результативность подчеркнутого внимания к идеологической и гендерной составляющим "эмоциональной работы" трудно отрицать: они обозначают контуры важных сдвигов, происходящих в сфере семьи и интимности. Можно согласиться с У. Беком, что в сфере семейной жизни современное индустриальное общество оставалось наполовину феодальным и эффективно функционировало за счет того, что на женщин ложились задачи по эмоциональному поддержанию структур частной жизни. В последнее же время культурные идеалы романтической любви теряют свою привлекательность и силу, а представления о должном образе поведения мужчин и женщин, представления о гендерном распределении семейных ролей активно пересматриваются. Вместе с тем, трудно отрицать также и очевидную односторонность подхода, базовый принцип которого проявляется как "идеологическая редукция": близкие отношения сводятся к направляющей их идеологии, от социальной связи не остается ничего, кроме ее лингвистической презентации и правил проигрывания. Кроме того, есть и еще один серьезный недостаток: профессиональная дискуссия, управляемая таким подходом, становится чересчур идеологически нагруженной, ее цели – предзаданными и зачастую лежащими вне пространства профессиональных исследовательских задач; и самое важное – отсекаются иные аналитические перспективы и блокируются возможности альтернативных теоретических разработок и проблематизаций.

Основной пункт критики "гендерного" понимания эмоциональной работы – оно не учитывает, что люди все же сходятся и живут вместе, а именно "совместность" и переопределяется в последние годы наиболее активно. Обратим внимание на еще одно терминологическое изменение – обсуждение "интимных" отношений по большей части заменилось обсуждением "близких" отношений. Интимность перестала быть самоочевидной и непременно желаемой и в последних публикациях стала интерпретироваться скорее как одна из опций, один из полюсов отношений. Что же касается гендерных моделей отношения и эмоциональности – то жалобы респондентов на то, что муж недостаточно эмоционально активен или что жена чересчур эмоционально требовательна, могут быть знаком попыток сохранить привычные модели отношений в меняющемся мире – а не изменить их, как предполагается обычно. Например, говорит Крэиб, они могут расшифровываться следующим образом: "до тех пор, пока ты любишь меня «правильно», я могу сохранять наши отношения; но как только ты будешь любить меня по-другому, я не буду знать, что делать". Собственно, это и составляет сердцевину проблематики, очерченной Беком в красивой, почти терминологической, метафоре "хаос любви": биографическая ситуация мужчин и женщин настолько изменилась, что они уже не могут следовать привычным моделям любви – даже если очень хотели бы этого; в результате любовь и личная жизнь превращаются в хаотичные попытки нащупать новые модели отношений, адекватные совместной жизни двух людей с независимыми биографиями.

За этой проблематизацией стоит иная интерпретация "эмоциональной работы" – как нам кажется, более близкая к интерпретациям "авторов" понятия и более адекватная проблеме. Близкие отношения нужно вырабатывать, с одной стороны, эмоционально в них инвестируясь, но с другой – совместно управляя допустимой и желаемой степенью интимности/независимости. Как нам представляется, такая перспектива оказывается гораздо более эвристичной и продуктивной – например, она подталкивает к предположению, затемняемому "гендерным" подходом, что в современных близких отношениях переосмысляются не только модели брака, но и само понимание близости. Скажем, грань между сожительством и браком зачастую становится неразличима, а для того чтобы считаться парой, любящим друг друга людям становится необязательно жить вместе. И, вопреки расхожим представлениям, возрастание независимости совсем не всегда ведет к снижению взаимной привязанности и длительности отношений. Скорее следовало бы говорить о том, что буквально на глазах прежняя модель эмоциональной работы перерождается в новую – которую, за неимением предустановленных шаблонов, современным мужчинам и женщинам зачастую приходится нащупывать вслепую, и каждому искать вариант по себе.

Е. Вовк