|
Наука и публицистика чаще всего дают отрицательный ответ на вопрос, вынесенный в заголовок настоящей статьи. Так, по авторитетному мнению академика Т.И. Заславской, гражданское общество в России находится "на очень низкой", фактически эмбриональной стадии своего формирования. А политолог В.Б. Пастухов утверждает, что говорить о гражданском обществе в нашей стране "могут только люди с сильно развитым воображением" (Гражданское общество в России: проблемы самоопределения и развития. М., 2001. С. 11, 19, 20.).
Такое мнение не разделяют, однако, лидеры реально действующих в России независимых общественных организаций. Его решительно отрицает, например, президент международной конфедерации обществ потребителей (КОНФОП) А.А. Аузан. А Мери Макколи, глава московского представительства Фонда Форда, содействующего в течение ряда лет развитию некоммерческого сектора в России, говорила на одной из конференций в 2000 г. о бурном развитии в стране общественных организаций, представляющих собой, по ее словам, "голос гражданского общества": "Заметен рост их профессионализма, видны практические результаты их деятельности, растет их воздействие на общественное мнение" (Там же. С. 132.).
Это несовпадение или даже противоположность оценок во многом объясняется различием "точек отсчета" – тех референтных моделей, с которыми сравнивается нынешняя российская ситуация. Если такой моделью служит некий идеальный тип гражданского общества, сконструированный на основе западноевропейского и североамериканского опыта, выводы получаются крайне негативные. Если же сравнивать Россию начала XXI века с советским обществом времен Л. Брежнева и Ю. Андропова, прогресс гражданского общества несомненен.
В постсоветской России существует важнейшая институциональная предпосылка гражданского общества – вполне реальное право граждан на формирование самодеятельных независимых общественных организаций. "Каждый, – говорит одна из респонденток ФОМ, лидер авторитетной гражданской организации, – кто хочет создать организацию, может это сделать. Препятствий нет..." (Интервью с президентом Института проблем гражданского общества М.А. Слободской // Повседнев-ность некоммерческих организаций. ФОМ, 2001. 17 июля. С. 44.) Это право реализуется в деятельности десятков тысяч общественных объединений и организаций.
Сколько-нибудь точная статистика здесь вряд ли возможна. Разные авторы приводят различные и, очевидно, весьма приблизительные и ориентировочные цифры – от 30 000 до 100 000. Более точные числа дает официальная статистика негосударственных и немуниципальных некоммерческих организаций: согласно ей, таковых в стране на 1 января 2000 г. было 275 тысяч, из них 70 тысяч вели активную реальную деятельность, в которой участвовало около 2,5 млн. человек, включая штатных сотрудников и добровольцев (Цит. по: Якимов В. Создание работающих механизмов социального взаимодействия - шанс для возро-ждения России // Профессионалы и сотрудничество. М., 2000. Вып. 4. С. 155, 156.). По оценке президента Института проблем гражданского общества, только штатных сотрудников и работающих по договорам в этих организациях задействовано примерно миллион человек, а "если еще учесть добровольцев, ...то получается пропасть народа"(Повседневность некоммерческих организаций. С. 24.).
Сферы и направления деятельности гражданских организаций в России чрезвычайно многообразны. Некоторое представление об этом многообразии дают опубликованные ФОМ интервью с руководителями некоммерческих организаций (НКО). При весьма ограниченном (всего 14) числе респондентов эти интервью отражают широкую панораму общественной добровольческой деятельности в сегодняшней России. Здесь защита прав граждан и правовое просвещение, охрана природы и экологическое просвещение, добровольные спасательные отряды, помощь инвалидам, больным детям, одиноким старикам, жизненное устройство выпускников детских домов, защита прав потребителей, работа с детьми и подростками из отдаленных и неблагополучных районов, открывающая им доступ к интересному и разнообразному образу жизни, к современным знаниям, краеведение и изучение истории "малой родины", поиск без вести пропавших в годы Великой Отечественной войны и многое, многое другое.
Эта картина бурной активности общественных (некоммерческих, негосударственных) организаций парадоксальным образом расходится с тем, что знают и думают об НКО подавляющее большинство россиян. Как отмечается в публикации ФОМ по данным проведенного специального опроса, "российские граждане в большинстве своем продолжают видеть в общественных организациях номинальные структуры, а не реально действующие социальные институты": 70% респондентов или вообще ничего не знают, или лишь "что-что слышали" об этих организациях; почти столько же (73%) ответили отрицательно на вопрос, хотели бы они участвовать в деятельности одной из них. И даже те, кто осведомлен о деятельности таких организаций, часто не верят в их эффективность. "Слабость наших организаций общественных, – сказал, например, эксперт ФОМ из Вологды, – в том, что они не могут защитить именно права человека...У нас альтернативы государственным органам власти по большому счету в общем-то нет"(Поле мнений. Доминанты. 2001. 19 июля. № 26. С. О-1, О-6-7.).
Неосведомленность населения о существующих в стране гражданских организациях и – часто – недоверие к ним, неверие в результативность их деятельности обусловлены несколькими обстоятельствами – прежде всего тем, что в основном эта деятельность носит локальный, как выразился один из опрошенных ФОМ общественный деятель, "штучный" характер. Действительно эффективные гражданские организации содействуют решению проблем конкретных групп населения в масштабах городов и регионов, а точнее говоря, оказывают помощь конкретным людям, в эти группы входящим. Людей, такой помощи не получивших и вообще с гражданскими организациями непосредственно не контактировавших, в стране, естественно, подавляющее большинство, – и в условиях крайней атомизации российского общества, слабости межгрупповых и межрегиональных связей опыт НКО остается за пределами когнитивных горизонтов массового сознания.
Ситуация информационного вакуума, в котором действуют институты гражданского общества, в принципе могла бы быть в той или иной мере преодолена при помощи средств массовой информации, но в действительности этого не происходит. Как отмечают лидеры этих институтов, "нет статей, где есть глубокая информация": "Про общественные организации, об их позитивном опыте, который может активизировать других людей на решение своих проблем, пишут очень мало"; "СМИ в основном рассказывает о красивых событиях, а о том, что многие общественные организации выполняют гигантскую работу, до которой у государства не "доходят" руки, рассказывают мало" (Повседневность некоммерческих организаций. С. 41, 42.).
Отсутствие реального интереса большинства СМИ (и прежде всего наиболее массового и влиятельного из них – телевидения) к конкретной практике гражданского общества, очевидно, неслучайно. Оно связано с общим вектором эволюции массовой информации в России: как отмечают исследователи данной проблемы, переход господствующего положения в системе СМИ от газет и журналов к телевидению сопровождается растущей коммерциализацией последнего и его ориентацией на развлечение и сенсационность в ущерб осмыслению происходящего, "отстраненность, неучастие, взгляд со стороны" на события общественной жизни (См.: Дубин Б. От инициативных групп к анонимным медиа: массовые коммуникации в российском об-ществе // Pro et Contra. Т.5. 2000. № 4. С. 55-56.).
Пресса (печатная и электронная) – это, в сущности, голос гражданского общества, один из главных инструментов его формирования. Однако в наиболее влиятельных российских СМИ тематика гражданского общества в основном сводится к инерционному (идущему от конца 1990-х годов) стереотипному лозунгу и столь же стереотипным сетованиям по поводу отсутствия такого общества в России.
Немаловажным фактором отношения общественного мнения к гражданским организациям являются, наконец, особенности их финансирования. Как отмечают исследователи ФОМ, "из большинства интервью следует, что основные источники финансирования – это зарубежные гранты и, существенно реже, благотворительность российских предпринимателей". (Повседневность некоммерческих организаций. С. 31.) Возможность получения денег якобы от "доверчивых" иностранцев, с одной стороны, приводит к практике формирования псевдогражданских "бумажных" организаций, создаваемых, в основном, в корыстных интересах их руководителей и сотрудников, с другой – используется исповедующими ксенофобию политическими силами для создания негативного образа НКО как чужеродного элемента в российском обществе. Об опасности "грантовой иглы" для самих НКО, которые "садясь" на нее, теряют тем самым заинтересованность в укоренении в собственной национальной почве, говорят и сами лидеры гражданских организаций (Там же. С. 34). На самом же деле, как показывает, например, известный автору опыт правозащитных организаций, получаемая иностранная помощь далеко не в полной мере покрывает расходы НКО: деятельность активистов в основном бескорыстна, и ее эффективность отнюдь не зависит главным образом от "спонсорских взносов". Тем не менее, связь НКО с "Западом" в условиях распространенности антизападных комплексов в наименее просвещенных и малокультурных слоях российского общества в той или иной мере ухудшает отношение общественного мнения к этим организациям.
В целом факт существования в России множества активно действующих гражданских организаций сочетается со слабостью их общественного влияния, неразвитостью практически–деятельных и информационных связей с основной массой граждан. Столь противоречивая ситуация не позволяет дать однозначного ответа на вопрос о существовании или отсутствии в России гражданского общества: проблема требует более дифференцированного рассмотрения.
Подобный анализ, очевидно, не может опираться только на общие определения гражданского общества, обычно используемые в научной литературе. Как известно, под таким обществом подразумевается совокупность социальных связей и институтов, функционирующих в рамках закона, но независимо от политической власти, и способных на эту власть воздействовать. Структуру гражданского общества образуют добровольные организации и ассоциации граждан, способных конструктивно взаимодействовать во имя общих целей. Для анализа российской ситуации важно учитывать многообразие, неоднородность функций таких организаций. В этом плане они, как представляется, могут быть разделены на две основные группы. Одни организации – например, правозащитные, экологические, потребительские и многие другие – действуют в рамках определенных секторов экономической и социальной жизни общества, отстаивают права индивидов или определенных категорий населения (жителей конкретных городов и регионов, женщин, инвалидов, мигрантов, заключенных и т.д. и т.п.). Их функция – содействовать решению конкретных проблем, возникающих в жизни общества, поэтому они могут быть названы проблемно-ориентированными. Именно такого рода организации получили распространение в современной России.
Другой тип гражданских институтов непосредственно выполняет функцию обеспечения демократического характера политических отношений: диалога между властью и обществом, между большими социальными группами. Сфера деятельности таких институтов не ограничивается конкретными проблемами: здесь выявляется и формулируется совокупность социальных интересов и ценностей, вокруг которых могут объединиться массовые социальные общности, а затем соответствующие интересы и ценности транслируется в органы власти. Без подобных институтов невозможно демократическое устройство общества – они образуют основу политической и социальной демократии и могут быть названы поэтому структурными гражданскими организациями.
К числу организаций второго типа относятся политические партии, имеющие развитые связи с массовыми слоями населения ("массовая партия", формирующаяся вокруг территориальных партийных структур) ( См.: Перегудов С.П. Гражданское общество в политическом измерении // МЭиМО. 1995. № 12; Холодков-ский К.Г. Политические партии России // Гражданское общество в России: структуры и сознание. М., 1998.), профсоюзы, предпринимательские организации. Функции структурных гражданских ассоциаций реализуются наиболее полно, когда они проявляют способность возглавлять массовые движения, которые мобилизуют во имя определенных масштабных целей общественную и политическую активность широких масс рядовых граждан и оказываются в состоянии добиваться крупных политических и социальных перемен.
О существующих в России партиях, профсоюзах, предпринимательских и тому подобных организациях существует множество исследований, и здесь нет необходимости говорить о них подробно. Отметим лишь, что все или почти все эти организации не обладают чертами подлинно гражданских ассоциаций. Они отчуждены от основной массы граждан и формально представляемых ими (профсоюзы, предпринимательские организации) социальных групп, не доверяющих им и не видящих в них защитников своих интересов. В конце 1990-х гг. до 90% наемных работников выражали недоверие профсоюзам, до трех четвертей избирателей – партиям (Гордон Л.А., Клопов Э.В. Потери и обретения в России девяностых. М., 2000. Т. 1. С. 219; Экономиче-ские и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1997. № 4. С. 13.) . В 2001 г. в ходе общероссийского опроса населения, проведенного ФОМ, большинство респондентов заявили, что партии приносят больше вреда, чем пользы (Поле мнений. Доминанты. ФОМ, 2001. № 32. С. Ж-2.). Судя по специальным исследованиям, российские политические партии – особенно вышедшие на первый план в последние годы так называемые "партии власти" – действуют больше в своих собственных (то есть своего руководства, парламентариев, аппарата) интересах, чем в интересах каких-либо групп избирателей. Предпринимательские же организации в лучшем случае представляют лишь ограниченный слой собственников и директоров наиболее крупных компаний и предприятий (Афанасьев М. Политические партии в российских регионах // Pro et Contra. 2000. № 5. С. 175; Кулик А.Н. Российская многопартийность: модель догоняющей политической модернизации // Профессионалы за со-трудничество. М., 2000. Вып. 4. С. 99.).
Профсоюзы ФНПР, формально объединяющие большинство работников государственных и приватизированных предприятий и учреждений, в лучшем случае могут рассматриваться, по мнению специалистов, как "полупрофсоюзы" (Гордон, Клопов. Ук. соч. С. 219.): отделившись, в отличие от советских профсоюзов, от государства и нередко вступая в конфликт с ним, они в значительной мере сохранили свою подчиненность руководству предприятий и выступают как "сила поддержки" в борьбе менеджмента за государственные льготы и субсидии. Наиболее крупные профсоюзы не выполняют присущую им в развитом гражданском обществе функцию – представлять интересы наемных работников перед лицом работодателей. Таким образом, отсутствие институционализированных отношений между основными групповыми субъектами экономической деятельности: предпринимательско-менеджерским "классом" и рядовыми наемными работниками, – неразвитость институтов гражданского общества в данной сфере лишает экономику одного из важнейших механизмов поступательного развития в интересах общества.
Практически отсутствует в сегодняшней России и такой важный компонент гражданского общества, как массовые социальные движения. Из исторического опыта известно, что такие движения обычно являются решающим фактором крупных макросоциальных и политических перемен. Так, без возникших в период перестройки демократических движений не смогла бы быть сокрушена власть КПСС. В России начала XXI века ни непопулярные действия властей, ни ущемление жизненных интересов массовых слоев населения не вызывают сколько-нибудь масштабных массовых акций.
Неразвитость структурных институтов гражданского общества ведет к тому, что эти институты не проявляют или проявляют себя крайне слабо на социентальном уровне общественно-политической действительности, не оказывают существенного влияния на происходящие на этом уровне процессы. С данным обстоятельством тесно связано торможение демократической модернизации российской политической системы после реформ начала 1990-х гг. Каковы бы ни были намерения и идеологические установки высшего руководства страны, при отсутствии сильных импульсов со стороны гражданского общества, его самостоятельной активности практика власти не может не приобретать авторитарно-бюрократического характера.
Вряд ли было бы правильным объяснять нынешнее состояние гражданского общества, главным образом, институциональными или политическими факторами: политической системой, установленной Конституцией 1993 г., несовершенством законодательства об НКО и их налогообложении, прямым сопротивлением бюрократии и т.д. Все эти факторы, несомненно, весьма значимы, но главная причина все же не в них, а в культурных и социально-психологических особенностях российского социума в целом. И центральная из этих особенностей – воспитанная многовековым деспотизмом и семью десятилетиями тоталитаризма государственно-патерналистская ментальность, неверие людей в возможность самостоятельной коллективной защиты своих прав и интересов, фаталистическое представление о необоримости власти. "Население, – говорит один из лидеров НКО, опрошенных ФОМ, – не знает, что у него есть права, не хочет знать об этих правах. Его внаглую обманывают, а он – да, ладно!.. И чиновники наглеют" (Повседневность некоммерческих организаций. С. 36.). В этом плане характерны данные опросов, проведенных ВЦИОМ в середине 1990-х гг. Отвечая на вопрос, как бы прореагировали респонденты на противоречащие их интересам решения местных властей, лишь 13%-16% выбрали формулировку: "организовать группу заинтересованных лиц, чтобы как-то решить эту проблему"; большинство же ограничилось бы "выражением недовольства своим друзьям и родным" (Цит. по: Гражданское общество в России... С. 241, 242.).
В условиях постсоветского экономического и социального кризиса подобные традиционные социальные установки подпитываются и закрепляются возросшей атомизацией и дезориентацией общества (такие явления стимулируют стратегию индивидуального выживания и крайне затрудняют целенаправленное социальное действие). Об этих трудностях весьма выразительно говорят лидеры НКО. Так, по словам одного из них, "скорость развития организации...зависит от развития самой страны. То есть когда у людей есть нечего, то они говорят: слушайте, ребята, нам не до ваших проектов, где вы рассказываете про наши права". А по мнению президента Института проблем гражданского общества М.А. Слободской, "в целом народ не понимает дальнейших жизненных перспектив. А что такое, когда народ начинает жить одним днем? Никто не хочет чем-то серьезно заниматься – значит, никто не вкладывает ни во что душу...Когда народ не имеет какой-то перспективы, он вообще ведется, как барашек, куда угодно" (Повседневность некоммерческих организаций. С. 35, 48.).
Можно утверждать, что именно тормозящее влияние культурных и социально-психологических факторов на развитие гражданского общества с особой силой высвечивает то громадное значение, которое имеет для этого развития деятельность реально существующих в России гражданских организаций. Как справедливо отмечает политолог И.С. Семененко, "в постсоветском обществе, эта деятельность развивалась на низовом уровне и этим уровнем ограничивалась" (Семененко И.С. Группы интересов на Западе и в России. Концепции и практика. М.: ИМЭМО, 2001. С. 42.). Нельзя, однако, не видеть, что в рамках "низового уровня" происходит становление и распространение вширь тех принципиально новых для российского социума ценностей и мотивов, которые формируют гражданскую культуру.
Убедительным свидетельством этого процесса могут служить собранные ФОМ "исповеди" лидеров гражданских организаций. Отличительная черта их психологического облика – особо высокая значимость свободы в иерархии их личных ценностей ("я свободный человек – это самое главное", "я очень свободна"). Но это не та "свобода-воля", которая в постсоветском обществе реализуется в столь распространенном агрессивном, асоциальном индивидуализме. Для лидеров и активистов НКО доминирующим мотивом является свобода самореализации в социально-значимой, социально-ориентированной творческой деятельности, в работе "для других". Именно потому здесь чисто материальные мотивы (выживание, достаток) при всей их значимости ("я хочу быть свободным и богатым человеком") вторичны по отношению к "постматериальным": "Есть работа, которая интересна, какая бы ни была зарплата", "не всегда нужно и необходимо работать ради денег, потому что тогда будет неинтересно". А интересно то, что выходит за рамки "жизни для себя", служит решению какой-то проблемы общества: "Человек должен сам собой заниматься, насколько можно, и обязательно содействовать еще кому-то в чем-то... Вот несколько человек решили, что мне не нравится, что бегают по улицам беспризорные дети, и что мы должны что-то с этим сделать. Кто это решил – это уже активный гражданин". Характерно, что, отвечая на вопрос о мотивах своей общественной деятельности, респонденты ФОМ говорят не столько о личных интересах и склонностях, сколько об общественном значении тех конкретных проблем, которыми занимаются их организации. Если приверженность гражданских активистов ценности свободы выражает их разрыв с советской ментальностью, в рамках которой общественный энтузиазм мог возникать только по приказу сверху ("партия велела..."), то социальная направленность их мотивов свидетельствует о формировании в их среде культуры участия, представляющей собой несущую основу гражданской культуры.
Выше говорилось о новизне подобной системы ценностей и мотивов для российского социума. Данный тезис нуждается в уточнении – ведь этика "социальности", служения людям в нашей стране достаточно традиционна (в том числе, ее исповедывали многие поколения русской интеллигенции). Новое здесь состоит в том, что в делах и сознании лидеров НКО эта этика сливается с вполне "рыночным" практицизмом и установкой на ценности профессионального менеджмента – на "умение зарабатывать деньги", как выразилась одна из респонденток (Повседневность некоммерческих организаций. С. 9, 17, 26-28.). Социальная этика этих лидеров – не прекраснодушный идеализм, но ценностный ориентир практической деятельности, вписанной в условия и императивы становящейся рыночной экономики. И многие из них – не только социально активные люди, но и профессионалы некоммерческого сектора – феномен для России, несомненно, новый.
Человеческий и культурный капитал создает весомые потенции дальнейшего развития гражданского общества. Ключевым моментом, определяющим вектор этого развития, являются отношения гражданских организаций с властью. Очевидно, что превращение НКО в силу, существенно влияющую на социально-экономическую и политическую жизнь страны, переход их деятельности на социетальный уровень предполагает их независимость от государства. Независимость, которая не означает конфронтации, предполагает сотрудничество и партнерство, но позволяет гражданскому обществу выступать в качестве реальной силы давления на бюрократию, существенно ограничивать ее нынешнее всевластие. Если судить по высказываниям лидеров НКО, такая модель отношений с государством сегодня в основном чужда представлениям руководителей общественных организаций о целях и функциях гражданской деятельности. В целом понимание ими этих отношений выглядит двойственным: с одной стороны, в нем проявляется отчужденность от госаппарата, стремление к независимости от него, с другой – ощущение слабости своих организаций перед лицом бюрократии, невозможности действовать вопреки ее воле. Так, по мнению лидеров НКО, "государство к людям никогда хорошо не относилось", "такое чувство, что государственные чиновники работают для своих целей и нужд, а ты им всегда обязан чем-то", "только будучи независимым <от государственных структур – Г.Д.>, можно приносить реальную пользу".
Вместе с тем, как отмечается в публикации ФОМ, "лидеры НКО почти единодушно говорят о своих хороших отношениях с представителями властей". А некоторые прямо признают, что такие отношения обусловлены не общностью целей, но, так сказать, реальным соотношением сил, – как, например, руководитель центра по оказанию помощи выпускникам детских домов, по словам которого "с властями мы стараемся строить конструктивные отношения, хотя находимся в оппозиции государству... Дружить вовсю с чиновниками у нас нет оснований, потому что мы исправляем ошибки, допущенные государством. Но это не дает нам оснований находиться в какой-то конфронтации..., потому что мы понимаем, что без государства, какие бы мы хорошие ни были, мы ничего не сможем сделать".
Опрошенные лидеры отстаивают такую модель отношений гражданских организаций с государством, которая предполагает не столько их воздействие на государство (как это имеет место в развитом гражданском обществе), сколько разделение труда: "общественные организации нужны для того, чтобы те ниши, куда государство не может достать, заполнить"; "неправительственные организации делают то, до чего не доходят руки у государства". Понятно, что государство играет в организации этого разделения труда командную роль, и это, как понимают некоторые из лидеров, весьма ограничивает эффективность всей модели: "как только организация начинает ставить какие-то неудобные должностным лицам проблемы, сразу следует: спасибо, мы больше в вас не нуждаемся" (Там же. С. 28, 38-40, 42-44.). Однако путей выхода из этого противоречия никто из них не предлагает.
Подобный подход к функциям и статусу гражданских организаций, несомненно, связан с отмеченным выше "низовым", микроуровневым и проблемно-ориентированным характером их деятельности в сегодняшней России. Нельзя, вместе с тем, не учитывать, что цитируемые высказывания принадлежат лидерам НКО, приглашенным президентской Администрацией на встречу с В. Путиным в июне 2001 г. Это в какой-то мере ограничивает репрезентативность выборки – ведь на встрече не присутствовали некоторые весьма известные и авторитетные правозащитные организации, имеющие четко выраженную демократическую идеологическую платформу (например, Московская Хельсинская группа, "Мемориал").
Подобный подход к подготовке встречи, по-видимому, отразил определенную тенденцию в политике государства по проблемам гражданского общества – тенденцию, вектор которой был ранее достаточно ясно обозначен акциями власти в сфере СМИ ("казус НТВ") и партийного строительства (новый закон о партиях). Речь идет о более эффективном использовании гражданских организаций для решения ряда острых "кризисных" проблем – прежде всего в социальной сфере – под достаточно жестким государственным контролем, укрепления таким образом связей власти с обществом. Это вряд ли означает возрождение теории и практики "приводных ремней": степень свободы проблемно-ориентированных ассоциаций будет в случае реализации данной тенденции существенно большей, чем у "общественных организаций" советского типа. Тем не менее, в рамках конструируемой модели гражданскому обществу суждено играть роль придатка госаппарата, компонента системы власти, а отнюдь не самостоятельной, независимой от нее силы. Правящая бюрократия не намерена ни с кем делиться своей властью. Можно сказать, что такая модель представляет собой государственно-патерналистский вариант гражданского общества.
Важно иметь в виду, что этот вариант не только устроил бы бюрократию, но и вполне соответствовал бы довольно устойчивым массовым представлениям. Так, в ходе недавно проведенных ФОМ фокус-групп по проблематике общественных организаций, многие их участники утверждали, что эти организации не могут и не должны быть независимыми от государства, что "такого просто не бывает" (Поле мнений. Доминанты. 2001. № 026. С. 0-3.).
Государственно-патерналистскому варианту гражданского общества нельзя отказать в известной социальной эффективности: он позволяет в той или иной мере мобилизовать творческую социальную активность граждан для решения действительно значимых проблем общества. Однако данный вариант вряд ли позволит гражданскому обществу сыграть роль ведущего фактора российской модернизации – перехода к современной демократии и динамичной эффективной рыночной экономике. Ибо такой переход невозможен без активизации свободной, не ограниченной каким-либо контролем гражданской активности на общественно-политической арене.
|