И. Климов

Различение истории как интерпретируемого и проверяемого знания о прошлом и социальной памяти – бытующих практик припоминания и многообразных "обыденных теорий" о прошлом – кажется самоочевидным. Действительно, там и здесь действуют принципиально разные механизмы порождения – не фактов ("как это было"), а мнений, утверждений о том, "что это значит". В одном случае поиск ответов определяется логикой истинности, достоверности, профессиональной корректности и т. д. В другом – эмоциональной и когнитивной потребностью в подкреплении собственной идентичности в пространстве субъективно осмысленных и субъективно значимых социальных и культурных категорий, понятий, концептов, в выстраивании и позитивном подтверждении образа себя, своего общества, прошлого, настоящего и будущего.

Вместе с тем, всякий раз, когда речь заходит о социальной истории, о представлениях людей относительно героических и травматических эпизодов прошлого, возникают трудности при соотнесении и взаимодействии "экспертного" и "профанного" исторического знания. Суть этой проблемы – взаимная нетранспарентность очевидностей. Профессионал может возмущаться и не понимать, как можно придерживаться такой "примитивной", "устаревшей", "некомпетентной" etc. точки зрения, и как вообще возможно рассуждать о вещах, явлениях и событиях, не имея "элементарных" знаний и сведений. И напротив, знания профессионала зачастую ничего не сообщают и ничего не значат для обыденного сознания, они не содержат в себе подсказки – а что, собственно, с ними делать? То, что очевидно специалисту, может оказаться непонятным и неочевидным "человеку со стороны", находящемуся вне контекста, профессиональных традиций, привычек и профессионального этоса.

Наличие такой нетранспарентности, как правило, не создает больших проблем: "профанное" знание пасует в прямых диспутах перед "экспертным" знанием, но при этом, уступая силе компетентности, уходит в недоступно-приватное: "остаюсь при своем мнении". В той или иной мере это характерно для тем, ставших "историей" и для специалиста-историка, и для "профана". Когда личная соотнесенность с событиями, например, полувековой или же столетней давности истончается или же вовсе прерывается, когда люди в большинстве своем уже не могут, опираясь на собственный опыт, сказать, "как это было на самом деле", утверждается неоспоримое господство экспертной, профессиональной доксы. Однако бывают ситуации, когда конфликт интерпретаций становится реальностью, игнорировать которую нельзя. Например, когда речь идет об истории современности и историк говорит о социальных настроениях как о некотором ментальном контексте событийности, признавая "достоверность" одних элементов обыденных представлений и отказывая в таковой (явно или же "по умолчанию") другим элементам. Ловушка доксы: "экспертное" знание должно игнорировать конъюнктурное влияние длящейся здесь-и-сейчас социальной истории, господствующих (но переменчивых) социальных представлений.

Примеров тому множество – реинтерпретация истории советского времени, реинтерпретация революции, и, безусловно, истории Великой Отечественной и второй мировой войны (См.: Климов И. Фашизм и современность // Доминанты. Поле мнений. 2001. №016 (http://www.fom.ru/survey/dominant/168/413/1521.html)Бавин П. Репрессии в СССР // Доминанты. Поле мнений. 2002. № 44. (http://bd.fom.ru/report/map/d014429)Климов И. День 7 ноября: "старый" порядок и "революция" // Доминанты. Поле мнений. 2003. № 43 (http://bd.fom.ru/report/map/d034329)Климов И. День Победы. Как он был от нас далек... // Доминанты. Поле мнений. 2003. № 17 (http://bd.fom.ru/report/cat/humdrum/holiday/9_victory/d031724)Климов И. Уроки истории - учить или помнить? // Доминанты. Поле мнений. 2003. № 24 (http://bd.fom.ru/report/cat/humdrum/holiday/22_june/d032425)). Данные одного из недавних исследований показывают, что этот ряд закономерно можно продолжить еще одним эпизодом истории – эпохой перестройки (9 - 10 апреля 2005 г. Опрос населения по репрезентативной общероссийской выборке в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик России. Интервью по месту жительства с 1500 респондентами. Дополнительный опрос населения Москвы - 600 респондентов. Фокус-группы в Санкт-Петербурге, Воронеже и Москве. См.: Перестройка: 20 лет спустя // Доминанты. Поле мнений. 2005, №15 (http://bd.fom.ru/map/projects/dominant/dom0515)). Конечно, в том, что касается фильмов, книг, песен, череды образов и иных артефактов, включающих то или иное событие в пространство семиотики культуры, здесь нет такой богатой традиции, как в других случаях. Однако выстраивается система экспертных и квазиэкспертных оценок эпохи перестройки именно сейчас, и в связи с этим очень важно знать систему обыденных оценок и интерпретаций этого фрагмента нашего недавнего прошлого.

Хотя так ли применимо к перестройке понятие "прошлое"?

Задумывая небольшое исследование на эту тему, мы предполагали обнаружить некоторые механизмы, казусы и "реперные точки", определяющие представления людей о данном периоде.

Новое время в жизни нашей страны началось двадцать лет назад, с выступления Михаила Горбачева на апрельском пленуме ЦК КПСС. Как показывают данные опроса, сегодня в воспоминаниях россиян эта историческая эпоха окрашена по преимуществу в мрачные тона. Лишь 17% респондентов заявили, что оценивают перестройку положительно, тогда как 50% определили свое отношение к ней как отрицательное. Остальные либо относятся к перестройке нейтрально, безразлично (27%), либо затрудняются с оценкой (7%). Отношение респондентов к перестройке, естественно, во многом зависит от их возраста. Люди в возрасте от 55 лет чаще других оценивают ее отрицательно (62%), тогда как среди молодых (18 – 35 лет) такую оценку дают 35%. Но число позитивных оценок варьируется незначительно – от 20% среди молодых до 13% среди пожилых респондентов. Вместе с тем, молодые значительно чаще, чем представители других возрастных групп, демонстрируют безразличное отношение к перестройке: 37% против 21 – 22% соответственно.

Есть и еще несколько существенных особенностей. Чаще других о своем положительном отношении к тому времени говорят люди, адаптированные к сегодняшней жизни и в целом благополучные, – положительных и отрицательных оценок среди них примерно поровну (27% и 33% соответственно); а вот среди тех, кто не смог адаптироваться к современной жизни, распределение мнений совершенно иное: 9% положительных оценок против 62% – отрицательных
Адаптация - группы, определяемые по ответам на вопросы: "Как Вы думаете, Вы (Ваша семья) сможете или не сможете в ближайшие год-два повысить свой уровень жизни, жить лучше, богаче, чем сегодня?" и "Скажите, пожалуйста, удалось или не удалось Вам найти свое место в сегодняшней жизни?":
оптимисты - ответившие "да" на 1-й вопрос;
адаптированные пессимисты - ответившие "да" только на 2-й вопрос и "нет" или "затрудняюсь ответить" на 1-й вопрос;
неадаптированные пессимисты - остальные, кроме затруднившихся с ответом на оба вопроса. .

Похожие тенденции фиксируются также и по таким параметрам, как место жительства и образование респондентов. Жители Москвы и городов-миллионников существенно чаще давали положительные оценки перестройке (32% и 26% от численности каждой из групп), чем жители сел (12%), а респонденты с высшим образованием – чаще, чем люди с неполным средним образованием (31% против 9%).

Таким образом, уже эти данные показывают, что отношение к перестроечному времени как к эпизоду в истории страны оказывается связанным с таким важным параметром, как ресурсность, с наличием или отсутствием "социального капитала", который позволяет человеку быть более гибким и адаптивным к условиям жизни сегодняшнего дня. То есть речь идет не просто о различиях, обусловленных культурным и мировоззренческим разрывом между разными поколениями, но также о существовании каких-то особых, различающихся способов выстраивания значений, субъективно полагаемого смысла конкретного исторического периода.

Механизмы функционирования социальной памяти разнообразны и сложны. Нашим восприятием знаков, напоминающих нам об истории, репрезентирующих те или иные события в актуальном настоящем, управляют несколько важных механизмов. Во-первых, это "распознавание имени". Более или менее клишированное, стереотипное название, выполняющее функцию конвенционального маркера, является индикатором той системы смыслов, образов и значений, которая выстраивается в качестве коннотативного шлейфа. Одно дело, когда речь идет, например, о "Дне советской армии", и несколько иное – о "Дне защитника отечества" (См.: 23 февраля // Доминанты. Поле мнений. 2003. №7. (http://bd.fom.ru/map/projects/dominant/dominant2003/698_471/1480_496)). Однако если в данном случае встает вопрос о совмещении прежнего значения и новых смыслов, знаний, сведений, то применительно к перестройке проблема выстраивается несколько иначе. Имеет ли это имя, знак мнемоническую силу, способность актуализировать определенные представления и сеть интерпретаций?

Материалы опроса показывают, что для подавляющего числа россиян не составляет особой сложности мобилизовать в памяти представления, относящиеся к эпохе перестройки, хотя из всех высказываний очень трудно выделить какой-либо устойчивый лейбл, словесную формулу этого времени. На открытый вопрос, какие ассоциации или воспоминания вызывает это слово, тот или иной ответ дали 72% респондентов. Затруднились с ответом или же признались в отсутствии ассоциаций – 28%. Точно так же и участники дискуссионных фокус-групп (прежде чем обсуждать эту тему, им было предложено записать свои первые ассоциации со словом "перестройка") без труда идентифицировали предмет разговора – иногда в демонстративно оценочном ключе, иногда – в метафорическом.

"Мое отношение к ней – резко отрицательное" (ДФГ, Москва).

"Манипуляция" (ДФГ, Москва).

"Крах, ужас, точка отсчета. Революции для России – всегда плохо" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"Деньги, образ жизни, цивилизация" (ДФГ, Санкт-Петербург).

О каком бы событии, факте или исторической личности ни заходил разговор, всегда действует непреложная закономерность (и это еще один очень важный механизм мнемонических действий): "содержательный" образ события находится в тесной связи с "эмоциональным" образом, который может облегчать, затруднять или даже искажать припоминание. То есть в определенных случаях именно наличие яркой эмоциональной окрашенности темы, ее способность вызывать в людях самые разнообразные переживания, оказывается важным компонентом не только самого процесса припоминания, но также и интерпретации этой темы и ее встраивания в картину мира, в систему социально разделяемого знания.

Как показывают ответы на уже упоминавшийся выше открытый вопрос, само слово "перестройка" по большей части вызывает у людей негативные ассоциации и воспоминания. Оценки такого рода прозвучали в высказываниях 53% опрошенных, тогда как определенно положительные характеристики – в ответах 9% россиян. Соответственно эмоциональная компонента непременно проявляется в том, какие именно события, эпизоды и факты, связанные в восприятии людей с тем временем, припоминаются, и, самое главное – какие выразительные приемы используют респонденты для одновременного обозначения факта и своего отношения к нему. Вот, например, несколько высказываний с ярко выраженной негативной окраской:

"Большие катаклизмы в жизни страны"; "бардак во всем и во всей стране"; "выругаться хочется, полный грабеж"; "государство с книжками вложений обобрало нас"; "даже не могу слышать"; "сумбурный кошмар"; "прихватизация"; "власть карманы стала набивать изо всех сил"; "разграбление чиновниками и их приближенными госсобственности"; "разрушение государства, которое освободило Европу от фашизма" (открытый вопрос).

"...Честно говоря, так вот, я не помню ничего, кроме запрета алкоголя. Потом перевернули всю жизнь, всех людей, все, все смешали – все нации, все республики, все рухнуло и посыпалось... Я считаю, что до перестройки мы очень хорошо жили, что это не для нашей страны" (ДФГ, Москва).

А вот как о тех же процессах говорят люди, восприятие которых определяется в целом положительными переживаниями:

"Проведение прогрессивных реформ"; "рывок в будущее России"; "преодоление застоя"; "правильные идеи в экономике"; "вместо неэффективного государства – хозрасчет и рыночная экономика"; "демократия, гласность"; "народу возвращали право на власть" (открытый вопрос).

"Это была предреволюционная ситуация, и поэтому созрел народ... Просто так, если бы все было крепким, ничего не рушится... Горбачев в перестройку – он вводил НЭП, как Ленин. То есть часть государственных предприятий должна быть у государства, а часть – собственникам раздать, чтобы они тут все нас кормили. Но ему не дали..." (ДФГ, Москва).

"С перестройкой связан новый образ мышления... Я считаю, что если не было бы перестройки, то был бы застой, а жизнь развивается, на месте не стоит... Поэтому и перестройка – запустить процесс обновления власти, экономики, общества... Это был последний шанс: либо ты идешь, либо падаешь и умираешь" (ДФГ, Санкт-Петербург).

Сам феномен оценочной и эмоциональной двойственности является вполне ординарным – нет ни одной темы, где опросы могли бы выявить полное единодушие респондентов. Для нас же важно подчеркнуть, что "эмоциональный" образ события в значительной мере управляет процессами припоминания и существенным образом влияет на тематическую и содержательную "разметку" этого события в сложившейся картине мира человека. Понятно, что процесс мобилизации памяти и знаний является целостным, и различение эмоционального и содержательного образов является аналитическим приемом, позволяющим реконструировать совокупное отношение людей к той или иной теме. Таким образом, мы переходим к определению еще одного, третьего механизма, управляющего мнемоническими действиями. Это событийное наполнение знака, интерпретация и идентификация времени через события, героев, через хронологию жизни страны и предков. Процесс припоминания дает толчок не только к актуализации знаний, но также – к мобилизации впечатлений и образов, связанных с более широким культурным и историческим контекстом. Это воспоминания не только о героях и их деяниях, но также о бытовых и обыденных вещах, о скандалах, анекдотах, проблемах и конечно же – о книгах, фильмах, фотографиях; короче – о любых артефактах культурной жизни.

Если рассматривать данные массового опроса, ответы на открытые вопросы и высказывания участников фокус-групп с точки зрения тематической конкретизации, содержательного и событийного доопределения исходного знака ("эпоха перестройки"), можно выделить несколько наиболее устойчивых тематических областей. Во-первых, это тема изменений вообще: как происходили перемены, что изменилось к лучшему, а что – к худшему, перемены в жизни страны и в собственной жизни респондентов, и кроме того, это качество изменений (целенаправленные или же хаотические, управляемые или неконтролируемые). В ответах на открытый вопрос об ассоциациях, связанных с перестройкой, тема изменений (без учета упоминаний о конкретных реформах и преобразованиях) – в разных ее интерпретациях и с разными оценками – проявилась в высказываниях примерно четверти всех опрошенных (в сумме – 26%). В том числе это:

– изменения в целом ("большие изменения в стране"; "всю жизнь перестраивают"; "ломка старых порядков"; "начало процесса реформирования в стране"; "новые времена" – 7%);

– плохие перемены и перемены к худшему ("абсолютный абсурд"; "большие катаклизмы в жизни страны"; "начиналось с малого, потом все ухнуло"; "перестроились в худшую сторону"; "ухудшение жизни длительное"; "чума ХХ века" – 12%);

– изменения к лучшему ("изменения произошли к лучшему"; "было ожидание позитивных перемен"; "жизнь будет лучше, должна, во всяком случае, улучшаться"; "проведение реформ, которые улучшили бы жизнь" – 4%);

– недоведенность изменений до конца ("натворили дел, до конца не довели"; "лишь бы чего-нибудь делали, если собрались"; "нет начала и конца"; "перестраивались и не перестроились"; "сломать – сломали, а построить – не построили, как это обычно у нас бывает: хотим как лучше..." – 2%);

– непродуманность изменений и реформ ("бардак, прежде всего – в головах тех, кто ее делал. Слишком далека она от людей"; "рано, непродуманно, не то все было сделано" – 1%).

То есть эпоха перестройки дала толчок к тому, чтобы в обыденных представлениях сформировалась обновленная "теория перемен". На уровне отрывочных суждений подобные обыденные теории – теория власти, теория денег, теория справедливости и т. д. – могут выглядеть набором стереотипов, ошибочных сведений, проявлением "фобий массового сознания". Однако у "теории перемен", как и у любой теории, есть собственная тематическая структура, интерпретирующая логика и самое главное – мотивирующая способность. Безусловно, определенная "теория перемен" существовала и прежде, ее элементы – революция как созидательное творчество масс, с одной стороны, и политическое решение, принимаемое на вершине социальной (политической) иерархии, – с другой. Фреймом, тематической и семиотической рамкой новой версии стала идея хаотизации жизни в стране, влияния на эту жизнь разнонаправленных факторов и непредсказуемых обстоятельств (См., например: Черняков А. "Реформы". // Серия "Обыденный язык". Фонд "Общественное мнение" 2000. №1. (Черняков А. "Власть". // Серия "Обыденный язык". Фонд "Общественное мнение" 2001. №11. (http://bd.fom.ru/map/projects/lang/186_12871). Черняков А. "Государство". // Серия "Обыденный язык". Фонд "Общественное мнение" 2001. №13. )(http://bd.fom.ru/map/projects/lang/187_12863)). Вершиной, ключевой формулой "теории перемен" оказалась известная фраза В. Черномырдина, сказанная по совершенно иному поводу, но без труда экстраполируемая на любые другие события:

"Мне кажется, перестройка нужна была в целом. А это, вы знаете, в чем причина &91 негативных последствий&93 ? Власти оторвались очень от народа. Они перестраивались сами по себе, а народ подстраивался под это. И вот как тогда пошла эта перестройка? Хотели как лучше, получилось как всегда – так коммунисты и сделали эту перестройку" (ДФГ, Воронеж).

Второй компонент тематической структуры – это рассуждения об экономических проблемах, о последствиях перестройки для промышленности, производства, для сельского хозяйства и для экономики в целом. Кроме того, часть респондентов непосредственно с перестройкой связывали такое событие, как приватизация. Такие темы звучали в высказываниях примерно 5% участников массового опроса.

"...Развал экономики..."; "закрылись предприятия"; "наше предприятие полностью развалилось"; "развал плановой экономики"; "сельское хозяйство угробили"; "фабрики закрыли" (открытый вопрос).

"У нас была колоссально развитая промышленность, особенно тяжелая, в Советском Союзе. А ведь после перестройки у нас практически тяжелая промышленность резко сдала, легкая промышленность в некоторых городах вообще исчезла до нуля, транспортное производство, транспортное машиностроение тоже практически до нуля ушло. Не стало заказов, развалился Советский Союз – потеряли связи, не было сырья. Руководство предприятий – кто-то сумел повернуться вот к этой перестройке. Или утонули, или остались на плаву. Тут много всяких факторов" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"...Нельзя было резко прыгать, нужно было потихонечку тянуть какие-то отрасли, как в Китае. То есть что-то сохранять, а какие-то отрасли пытаться доводить до мирового уровня. Но тогда сами директора уничтожили собственные предприятия. Они не верили в будущее, и не могли работать по-другому. Они просто украли, превратили собственность в деньги и вывезли это все за границу" (ДФГ, Воронеж).

"Ерунда, прихватизация"; "как прошла неправильно приватизация"; "перевод... государственных владений в частные руки"; "разделили собственность народную – вот и вся перестройка" (открытый вопрос).

"Участник ДФГ: Россия куда-то плавно скатилась, превратилась почти в страну третьего мира.

Модератор: Вы это связываете с перестройкой?

Участник ДФГ: Ну да, вот именно за это время все произошло. Понимаете... пошла приватизация крупных предприятий и так далее: за бесценок скупали заводы. Ну, в общем, много чего с экономикой страны сделали. Когда ваучеры выпускали, эти деятели... они же не хотели, чтобы кто-то лучше жил, они свой карман набивали... Поэтому у нас и промышленность так слабо развивалась, а что было – разрушалось. Особенно при Ельцине" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"...Кооперативы, рыночная экономика"; "изменения, коренное преобразование в экономике..."; "преодоление застоя"; "рыночные отношения появились"; "хозрасчет – это была правильная идея" (открытый вопрос).

"Разрешили заниматься частным бизнесом, искать экономическую выгоду, зарабатывать не у государства, а самим. Мне казалось, что все воспряли духом, потому что началась приватизация, дачи отдали фермерам. То есть те, кто поактивнее, начали организовывать фермерские хозяйства. Сейчас явно это все развалилось. Но люди тогда брали, в общем-то, <...> организовывали фермы, заводили какое-то свое дело" (ДФГ, Москва).

Третья тема, тесно связанная с "духом" экономических преобразований, и одновременно – с субъективной хронологией перестроечных событий, это тема разрушения законности и наступления криминала (тема звучала в ответах 7% участников опроса).

"Может, и нужно было какую-то государственную собственность отдавать <в частные руки>, но ведь что произошло: все криминальные элементы (не все, но очень большая часть), они криминальные деньги «отмыли», короче говоря, на этих покупках предприятий. И криминал резко вошел в нашу промышленность, политику. У нас резко возросла коррупция, которая до сих пор существует" (ДФГ, Санкт-Петербург).

Тема бездействующих законов, бандитизма, преступности и коррупции выполняет двоякую функцию. С одной стороны, это непременный дискриптор, изобразительное средство, применяемое людьми (настроенными главным образом против перестройки) для событийной и содержательной характеристики того времени. Вторая ее функциональная задача – фиксация процесса, когда начали разрушаться власть и государство как политический институт. Криминал и беззаконие – это одно из самых "сильных" оснований для делегитимации власти. Недаром, отвечая на открытый вопрос о целях перестройки, 20% опрошенных сказали, что это были корыстные цели, и выстраивали в один ряд жажду наживы, воровство и борьбу за власть.

"Все преобразования наши властители проводили для своего обогащения"; "грабеж, заранее все рассчитали: развал – разворовали все"; "разворовать страну, хаос создать, а под этот хаос грабить народ, страну"; "больше власти захватить"; "чтобы у них была полная власть"; "все переделить по-новому"; "больше хапать" (открытый вопрос).

Участники фокус-групп также обсуждали эту тему не столько в ряду других событий и проблем, сколько давая оценку действиям власти. И имели место даже не просто оценки, а объяснения качественно новой природы власти – через указание на сущностно близкие процессы: криминализацию власти и обретение политической власти криминалом.

"Почему началась перестройка?.. А потому, что определенные категории лиц накопили уже большие деньги. Они требовали своего выхода – нужно было срочно менять строй социальный, иначе эти деньги не могли никуда быть положены. Это значит, торговля, всевозможные криминальные элементы... выходцы из комсомола, функционеры партийные, партократы, которые накопили большие деньги. Нужен был выход им, нужно было ездить в Америку спокойно, нужно было покупать недвижимость в Париже, и вот разработали такую схему, которую, наконец, потихоньку осуществили поэтапно" (ДФГ, Москва).

"Перестройка пошла совершенно не в ту сторону, которая необходима. Позиции криминала усилились: рэкетиры всякие, военные, афганцы, просто бандюки... В высшие эшелоны власти влез криминал. Какие-то странные люди <оказались> во власти, бывшие комсомольцы и партийные... В те времена, имея криминальные деньги какие-то, стало можно или завод, или какое-то предприятие купить за бесценок. Потом те, кто потерял работу, – они будут на тебя работать и создавать деньги. Как у нас образовался Абрамович? За счет того, что во время перестройки скупил нефтяные промыслы, стал их хозяином" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"Все директора кинулись воровать. Не создавать производство, а хапнуть. Украсть, растащить, а после меня – хоть трава не расти. Лучший бизнес – это воровство. А кто им дал такую возможность? Перестройка. Появилась группа людей, которая решила, что все события можно повернуть под себя, под свой карман... Им нужны были другие законы, для себя. Только разрушив власть, они смогли для себя сделать бизнес, вложить капиталы. И что их отстреливали, и что бандитов появилось много, и что все воровали, что можно было украсть, – это все потому, что государство они поставили под себя" (ДФГ, Воронеж).

Еще одна тема, которая, безусловно, является доминантой в представлениях людей о перестройке, это распад СССР. Рассуждения участников фокус-групп подтверждают, что эта тематическая область в значительной мере является самостоятельной и самодовлеющей, представляет собой целую сеть нагруженных ценностными значениями интерпретаций (что в значительной степени корреспондирует с данными опросов, посвященных непосредственно этому историческому событию (См., например: Климов И. Референдум о судьбе СССР: 10 лет спустя // Доминанты. Поле мнений. 2001. №9 (http://bd.fom.ru/report/cat/societas/society_power/referendum/d010927)). Вместе с тем, в сознании значительной части россиян перестройка и распад СССР – это два необходимых элемента картины, отображающиеся друг в друге, участвующие во взаимной интерпретации и выстраивании общей системы смыслов. Для кого-то – это развал великого и сильного государства, для кого-то – крах империи. Кто-то говорит о закономерности происшедшего, кто-то – о злом умысле. Смысловая связь распада СССР с перестройкой оказывается довольно сильной (если обращаться к данным открытого вопроса, об этом аспекте темы говорили 5% опрошенных).

Одним из фрагментов рассуждений на эту тему является разговор о политических преобразованиях в целом, где о распаде СССР упоминается не столько как о "гибели страны", сколько как о "рубеже преемственности". Последний интерпретируется как революционный разрыв в преемственности власти, повлекший за собой не только исчезновение прежнего государства, но и начало иной политической эпохи.

"...К капитализму надо было, на мой взгляд, как-то подходить. Подходить к другой политической системе, к демократическому государству – все страны прошли через это. Революции не было, были революционные изменения, отрывающие от нас империю. Просто мы проскочили часть этого этапа... Это &91 СССР&93 была империя. В моем понятии, империи всегда распадаются. Накопилось очень много проблем в экономике, политический строй нужно было менять, отношения с республиками и нациями, да и всякая мировые претензии: Афганистан, Европа, Куба, «холодная война»... И империя этого не выдержала, она не подлежала изменениям в прежнем виде" (ДФГ, Воронеж).

"Явная ошибка той перестройки в том, что развалено такое огромное государство, как Советский Союз. Не надо было этого делать. Демократическая революция в России должна была показать власти, что нужно на демократической основе было образовывать эти государства, дать свободу слова, печати, демократию внедрить. Но тогда бы у нас не потерялись экономические связи, у нас бы резко не упало производство. То есть, с точки зрения демократии, хорошо, что развалился Советский Союз, стали все свободными. Но мы на этом потеряли больше, чем выиграли" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"...Программа перестройки – это речь Далласа. С 45-го года надо начинать, когда была поставлена задача уничтожить Россию как сверхдержаву. Мы ослабли, и получилась возможность нас сожрать... Все сошлось, появилась возможность развалить страну, империю – не империю, но большую экономику. Да и у нас появилась новая элита, которая пожелала под себя все это хапнуть. Все сошлось в один клубок, и все получилось... Я не спорю, задумывалось что-то новое в экономике – надо было платить населению пенсии и зарплаты, а иначе в стране был бы просто бунт. А для этого надо политические перемены, рынок разрешить. Вот чем они руководствовались. А то, что их использовали по-другому, это уже другой вопрос" (ДФГ, Воронеж).

Как показывают исследования, для большинства людей распад СССР стал ключевой точкой, символической границей, отделившей прежнюю жизнь – понятную, предсказуемую, стабильную – от новой – жесткой и жестокой, наглой, непонятной и непредсказуемой, разрушающей благополучие людей. В той мере, в какой перестройка полагается причиной этих изменений, отношение к ним переносится на отношение к этому социальному и политическому проекту. Поэтому еще одной и, наверное, самой важной тематической областью, участвующей в топологии обыденных теорий о перестройке, является тема благополучия людей, их жизни и судьбы после и в связи с изменениями, начавшимися в конце 80-х годов.

Пореформенное время с его многочисленными общественными, политическими, экономическими катаклизмами удивительным образом легитимировало концепт "частной жизни". Апелляции к субъективности и к собственному мнению, доводы о личном благополучии, ценность "защищенности частной жизни" стали самостоятельным критерием оценки многих вещей и событий в стране, процессов масштабных, сложных и, как принято было считать ранее, несоизмеримо более важных – от очередной реформы до деятельности президента, кабинета министров и оценок развития государственной экономики. Доводы такого рода получили статус правомочных, естественных и нормальных и не воспринимаются в качестве эгоистических, а потому "постыдных", "слабых" и "не заслуживающих внимания". Материалы опроса позволяют сформулировать несколько предположений о том, как именно участвуют апелляции к частной жизни в разговоре о перестройке и перестроечном времени.

Выше уже упоминались некоторые особенности функционирования социальной памяти – распознавание знаков, напоминающих об эпизодах прошлого, сформированность эмоционального образа событий, мобилизация знаний и представлений о более широком историческом контексте и о темах, собственно "составляющих" содержательный образ времени или эпохи, о которой идет речь. И здесь следует сказать о другом механизме припоминания. Это – переживание личной соотнесенности со временем или событием. Разумеется, чем дальше от сегодняшнего дня находится событие, тем слабее и тоньше оказывается переживание личной связи с ним и со временем в целом, и тем более заметной становится роль других факторов – знаний, идеологии, праздников, музеев, памятников и т. д. Однако если время, событие, историческая эпоха оставили значимый след в личной биографии или же в семейной истории человека, припоминание оказывается более простым, живым и "естественным".

Материалы опроса позволяют говорить о двух принципиально важных моментах, которыми определяется отношение россиян к перестройке и перестроечному времени. Во-первых, в субъективном восприятии большинства наших сограждан эпоха перестройки – это длящееся настоящее: по мнению 67% опрошенных, она еще не закончилась.

Эта цифра показывает, что как минимум для двух третей россиян перестройка еще не стала событием, исчерпавшим свой внутренний ресурс к развитию, периодом, в котором уже все совершилось, отжило и к которому можно относиться пусть не безразлично, но спокойно, одновременно сохраняя определенность собственных оценок, положительных или отрицательных впечатлений. Мы видим, что у перестройки в сознании большинства россиян оказывается "открытый финал". Следовательно, и личная соотнесенность с этим временем предстает в несколько иной ипостаси – люди рассматривают себя не в "пассивном залоге" относительно тех событий, а в "активном", не "пережившими" их, а "переживающими".

"Она продолжается... Смотрите, какие у нас законы – каждый раз новые. Постоянно реформы, в которых не разобраться: одно отменяют, другое вводят, потом опять отменяют. Да даже в жизни людей постоянно появляются новые правила – да и не в пользу людей, там, предпринимателей тех же. А если что-то уже выйдет на какой-то уровень и закрепится, тогда можно..." (ДФГ, Москва).

"А она не закончилась. Я думаю, что она до сих пор идет. Потому что жизнь очень активна, все время меняется – это и есть перестройка. Передел собственности, реформы бесконечные – это все те же проблемы решаются, никак не решатся. ЖКХ, образование, льготы вот отменили. Как только что-то устаканится, она закончится... Оранжевые революции – это же ведь тоже все перестройка горбачевская аукается" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"А как понять, что именно то время или иное – это конец перестройки? <Это можно сделать> в тот момент, когда есть у нас уже какие-то и хорошие примеры – людей, семей, бизнесменов, которые уже наладили свою жизнь. Когда возможно подытожить так, что вот она произошла: было все тяжело, было все плохо, но теперь перестройка уже дала свои плоды... Можем ли <сегодня> сказать, что вот он, такой итог?" (ДФГ, Москва).

Только 13% участников опроса уверены, что перестройка – это прошлое, завершившееся либо путчем, развалом СССР и уходом М. Горбачева (2%), либо добровольной отставкой Б. Ельцина в канун 2000 года (2%), либо президентством В. Путина (1%). То есть момент окончания перестройки в субъективном восприятии даже тех россиян, которые признают ее завершившейся, оказывается, судя по ответам респондентов, достаточно неопределенным, растянутым в пределах примерно десяти лет. Кроме этого в открытом вопросе и на фокус-группах назывались и другие маркеры окончания перестройки:

"Когда все приватизировали, особенно в нефтяной и газовой промышленности"; "когда были приватизированы большинство предприятий"; "расстрел Верховного Совета"; "дефолт" (открытый вопрос).

"Закончилась она 3-4 октября 1993 года, когда выгнали три танка и саданули по этому самому, Верховному Совету РСФСР. Тогда мы проснулись в новой стране" (ДФГ, Воронеж).

"Ну, в том виде, в котором она была в 91-м году, горбачевская перестройка, она закончилась с приватизацией. Это ей подвело жирную черту" (ДФГ, Санкт-Петербург).

Закономерно, что представление респондентов о завершенности или незавершенности перестройки в определенной мере связано с их возрастом: люди в возрасте от 18 до 35 лет заметно чаще, чем пожилые, полагают ее завершенной. Вместе с тем, приведенные в таблице данные показывают, что все равно почти две трети среди молодежи (61%) придерживаются обратного мнения – что перестройка не закончена.

Если для значительной части людей перестройка оказывается длящимся настоящим, можно предполагать, что и критерии оценок, мотивировочное ядро суждений относятся к сегодняшнему дню. Ведь если перестройка как событие и мое сегодняшнее положение – с моими успехами и неудачами, с моими проблемами и свободами, раздражением и надеждами – находятся в прямой и не разорванной временем связи, значит итогом и значением ее является текущая ситуация, общее положение дел в стране и в моей семье в частности.

По мнению 61% опрошенных, перестройка принесла лично им и их семьям больше плохого, тогда как о преимущественно положительных изменениях в собственной жизни сказали 14% россиян. Более половины респондентов (58%) заявили, что влияние перестройки на их жизнь и жизнь их семей оказалось существенным, причем только для 17% из их числа – "существенно хорошим" а для 79% – "существенно плохим" (Соответственно 8% и 43% от числа всех опрошенных).

Примерно так же оценивают люди и последствия перестройки для страны в целом: 65% ("больше плохого") против 17% ("больше хорошего"). Причем среди тех, кто уверен, что сегодня Россия развивается в "неправильном направлении" (таковых – 46%), большинство считает, что перестройка принесла больше плохого как стране (82%), так и их семьям (77%) (Соответственно 38% и 35% от числа всех опрошенных.).

Оценивающие вектор развития страны как "правильный" (таковых – 30%) интерпретируют итоги перестройки намного оптимистичнее, хотя и среди них заявившие о ее положительных результатах остаются в меньшинстве: 34% этой группы опрошенных считают, что перестройка пошла на пользу стране, 28% – что она положительно сказалась на жизни их семьи (Соответственно 10% и 8% от числа всех опрошенных) .

Такое соотношение ответов показывает, что травматичность реформ, произошедших в 90-х годах, связывается значительной частью россиян с периодом горбачевской перестройки. Если говорить точнее, пореформенное время "продлевается вспять", опрокидывается на непосредственно предшествующее реформам прошлое. В связи с этим неудивительно, насколько по-разному отвечают люди на вопрос, требовались или не требовались реформы нашей стране в 80-е годы. Первой точки зрения – реформы требовались – чаще других придерживаются те, кто адаптировался к сегодняшней жизни (47% – против 36% в целом по выборке), жители Москвы (63%) и городов-миллионников (45%), респонденты с доходами более 3000 рублей (47%), имеющие высшее или среднее специальное образование (54% и 45%). То есть это представители тех социальных групп, которые обладают определенным социальным капиталом, возможностями адаптироваться к меняющейся жизни.

Соответственно, представители низкоресурсных категорий граждан чаще говорят, что реформы и преобразования были не нужны (в целом по выборке так ответили 38%). Это те респонденты, которые не смогли адаптироваться к современной жизни и сомневаются относительно своего благополучия в будущем (43%), люди с доходом до 1500 и от 1500 до 3000 рублей (43% и 46% соответственно), лица с неполным средним образованием (50%) и жители сел (49%).

В качестве обобщающей можно привести таблицу с распределением ответов "выигравших" и "проигравших", то есть считающих, что перестройка принесла им больше хорошего или же больше плохого. Закономерно, что первые в большинстве своем придерживаются критического взгляда на ситуацию первой половины 80-х годов. А вот среди вторых наблюдается некоторое расхождение во мнениях. Половина из них считает доперестроечное положение дел не требовавшим серьезных преобразований (50% или 31% от всех опрошенных), но четверть все-таки признает их необходимость (27% или 17% в целом по выборке). Позиция этих 17% респондентов, очевидно, созвучна позиции одного из участников фокус-групп:

"Мне поначалу казалось, что перестройка – это что-то хорошее. Вот вы говорите: а кому это было нужно? Нужно было стране, людям. Вот недавно показывали кадры по ТВ: глаза у всех людей горели, когда это все начиналось, когда люди поверили, что наконец-то что-то произойдет, и мы заживем, как люди. А дальше – да... Такой был непрогнозируемый результат, и люди, кто хотел этого, нового, фактически остались в стороне, они не стали этим средним классом" (ДФГ, Воронеж).

Таким образом, мы видим, что в разговоре об эпохе перестройки источником смыслов и оценок для россиян являются не воспоминания, не представления об этом этапе истории как о закончившемся, прошедшем. "Открытый финал" перестройки корреспондирует с актуальной современностью, соответственно и оценки, которые люди ставят сегодняшней ситуации как в стране в целом, так и в собственной, частной жизни, это одновременно и оценки самой перестройке. Как мы видели из высказываний участников фокус-групп, одним из критериев законченности или незаконченности этого периода является наличие или отсутствие положительного итога: "любая история должна кончаться хорошо". Итоги перестройки, если судить по ответам россиян, оказываются неутешительными. Две трети опрошенных (65%) полагают, что для России это время обернулось скорее потерями, и только 17% полагают, что в "сухом остатке" – больше хорошего, и проекция произошедших в стране перемен на собственную жизнь оказывается очевидной.

Такая же палитра мнений возникает и в вопросе о влиянии перестройки на ситуацию в экономике страны. Большинство респондентов (60%) сказали, что перестройка эту ситуацию ухудшила, и втрое меньше опрошенных (17%) выбрали противоположную точку зрения

Несколько иные представления сложилась у россиян относительно двух других "перестроечных" тем. Примерно равные доли респондентов придерживаются прямо противоположных точек зрения на то, как в результате перестройки изменилась ситуация с правами и свободами граждан в России и как изменилось отношение других государств к нашей стране. Позитивные оценки дают 35% и 28% опрошенных соответственно, негативные – 33% и 36%.

Представления россиян об итогах перестройки существенным образом влияют также и на отношение людей к главной политической фигуре того времени – М. Горбачеву. К первому президенту СССР люди сегодня чаще всего относятся безразлично (47%). Те же, кто имеет определенное мнение об этом политике, вдвое чаще относятся к нему негативно (32%), чем позитивно (14%). Причем такое распределение мнений практически не меняется с 2001 года. Априорно можно полагать, что негативно к М. Горбачеву относятся те, кто негативно же оценивает последствия перестройки для себя, своей семьи и страны в целом.

"Мое отношение <к Горбачеву> – самое негативное. Это продажный, мелкий и очень недалекий человек. Он стольким людям принес горе большое – развалил страну, смешал народы все, национальные обострил проблемы... Сейчас стало понятно, появилось время проанализировать все – я вижу, что народ наш сильно обули, и чем дальше, будет еще хуже" (ДФГ, Москва).

Вопрос: "Скажите, пожалуйста, перестройка принесла Вам, Вашей семье больше хорошего или больше плохого?"

Приведенные в таблице данные в целом подтверждают это предположение. Вместе с тем, следует обратить внимание на тех респондентов, которые относятся к М. Горбачеву хорошо. Они придерживаются полярных точек зрения на итоги перестройки (как для страны, так и для себя лично). Но есть несколько моментов, относительно которых большинство этих людей демонстрируют согласие. Так, они в подавляющем большинстве (76%) хорошо относились к М. Горбачеву в то время, когда он возглавлял страну. Они уверены, что перестройка улучшила ситуацию с правами и свободами граждан, а также отношение других государств к нашей стране (такой ответ дали соответственно 60% и 55% из их числа).

"У меня нет к нему никакого негативного <отношения>. Он делал то, что он мог. Ему досталось то, что ему досталось, и много он изменить просто не мог, потому что в этом обществе не было креативного мышления... Потом были другие люди... и как бы валить на него сейчас все последствия – это просто как бы нечестно..." (ДФГ, Москва).

"Мне он симпатичен. Он навлек на себя, конечно, очень много плохого... Не знаю, это он сам или ему помогли. Но все-таки он же начал перестройку, значит, есть вот в этом инициатива его, смелость. Он очень хорошо повлиял на нашу международную политику: весь мир объездил, его уважают. Но это нам в кармане денег не прибавляло, знаете, хотя, конечно, он гонку вооружений остановил. Но сырой политик, в общем-то, был, ему не место было у руля такой большой страны, как Россия. Но так сложилось, понимаете. А мы страдаем, в общем-то, от этого" (ДФГ, Санкт-Петербург).

"Для чего это делалось, эта перестройка? Чтобы посвободнее было, и частная собственность, и чтобы экономика пошла вперед развиваться. Все-таки был придуман искусственный строй &91 коммунизм&93 ... Искусственный строй пытался и экономикой рулить, и людей делал искусственными – ты можешь не себя проявить, природу, интересы, а только как тебе позволят" (ДФГ, Воронеж).

"Я всю жизнь, помню даже с детства – никогда нельзя было где-то сказать правду. Даже в той же школе. А сейчас... у меня дети совершенно другие – я настолько им завидую в этом отношении! Они свободу слова – для них это естественно. Они знают себе цену в этой жизни – мы вообще не знали себе цену. То есть я, например, считаю, что это очень большие изменения, и это главный результат перестройки" (ДФГ, Москва).

Как показывают данные опроса, представления о социальных и политических реалиях эпохи перестройки у россиян не слишком отчетливы и не оказывают существенного влияния на отношение к М. Горбачеву и на оценку его исторической роли. Показательно, что 41% респондентов не берутся ответить на вопрос, поддерживало ли тогда большинство руководства КПСС решение М. Горбачева начать преобразования, и 44% – затрудняются сказать, оказывалось ли сопротивление перестройке в среде партийной элиты. При этом только 16% участников опроса считают, что М. Горбачев столкнулся с сильным сопротивлением; 27% респондентов оценивают это сопротивление как слабое, а 13% – уверены, что его не было вообще. Участники фокус-групп, обсуждая эту тему, в основном дискутировали о том, сам ли Горбачев придумал перестройку или же его кто-то "использовал". Если оценочная модальность второй версии однозначно была негативной, то сторонники первой версии давали М. Горбачеву двойственные оценки – одни характеризовали его как смелого лидера, поднявшего "флаг свободы", другие – как недальновидного, нерешительного политика, неспособного "быть у руля великой страны".

"Там партийные боссы дрались, не было мысли о жизни людей. Только охранять кресло партийного лидера... Первый-то он выступил с этим, до него не было разговоров о перестройке. Он пришел как лидер коммунистической партии, генеральный секретарь... Он хороший человек, он смелый и ответственный человек. Хотя он так много говорил..." (ДФГ, Санкт-Петербург).

"Горбачев был вынужден что-то делать. Многие отрасли, заводы, оборудование стали стареть, и уже не было прогресса. По сравнению с зарубежом мы уже начали отставать по всем видам почти... Но минусы перестройки появляться начали: алкогольная кампания... Не сдюжил он и те, с кем он был тогда. У нас, в общем-то, все политики были – от комбайна. Такой страной управлять нужно, вообще, не то что сильному человеку... Не знаю, найдется ли такой, который бы идеально справлялся с теми условиями" (ДФГ, Санкт-Петербург).

Любые символические универсумы, системы знаков и смыслов, утверждают П. Бергер и Т. Лукман, это социально-исторические продукты. Для того чтобы в них разбираться, чтобы их понимать, необходимо понимать историю их создания, поскольку они в значительной мере есть продукт субъективного осмысления биографического опыта. В любом обществе существуют разнообразные "институты памяти" – музеи, символика, памятные даты, учебники истории, литература, фильмы и т. д. Культурная и эстетическая динамика в этом институциональном пространстве может многое рассказать о социальной и культурной динамике общества.

Однако этот перечень был бы неполон без еще одного сегмента – обыденных теорий. Это не просто "народная история", состоящая из биографических повествований и реконструируемой семейной истории. Это также не есть усвоенный урок истории, прочитанная книжка или учебник. Обыденные теории – это знак причастности человека к социальному запасу знания, к накопленному историческому и биографическому опыту, который проявляет себя не только как "знание", но и как система ценностей и субъективно приписанных смыслов. Человек одновременно и приобщается к социальному запасу знания, черпает из него определенные схемы типизации, с помощью которых воспринимает и оценивает события и происшествия. Но с другой стороны, он встраивает в это пространство многочисленные и разнообразные элементы своего собственного знания и личного опыта, придавая им обобщающий вид и проверяя корректность такого обобщения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что обыденные теории очень часто проявляют себя в виде стереотипов, заблуждений, идеологем и мифологем, а также в виде причудливо оригинальных интерпретаций, и, разумеется, в "фигурах умолчания".

Для исследователя это означает необходимость определить, закреплено ли за фактом какое-либо значение, идея, мысль, делающие его важным и в чем-то уникальным элементом конструкции национальной идеологии и/или мифологии; обладает ли факт или событие характерным ценностным значением, определяющим его роль и место в системе ориентаций и приоритетов человека. И в дополнение к этому, очень важно понимать, что является источником такого значения, смысла и оценок, связанных сетью интерпретативных переходов.

Материалы опроса показывают, что в представлениях большинства россиян еще не сформирован образ "верхней" временной границы перестроечной эпохи, событийный ряд, являющийся для них содержательным и тематическим наполнением этой эпохи, продолжает пополняться. Вполне возможно, что будущее более точно определит эпизод, о котором "всем будет известно", что именно им закончилась перестройка. Однако в настоящий момент источником смыслов, основанием интерпретаций и критерием положительных или отрицательных оценок тех событий является сегодняшний день с сегодняшними проблемами страны в целом и отдельных ее граждан. А если вспомнить, что, несмотря на преимущественно негативное отношение россиян к перестройке, российское общество еще не вынесло вердикта относительно того, стояла ли за инициативой М. Горбачева, приведшей к "судьбоносным", как было принято говорить в те годы, переменам, историческая необходимость, или же она была волюнтаристской (Напомним, 36% респондентов считают, что в 1985 году положение дел в стране требовало серьезных преобразований, реформ, а 37% придерживаются противоположного мнения - что не требовало.), то можно сказать, что кристаллизация обыденной теории перестройки как исторической эпохи – дело будущего.