|
На протяжении всего периода советской власти, особенно в 60 – 80-е годы, одним из основных концептов отечественной пропаганды была миролюбивость советской внешней политики и военизированность политики Запада. Причем война как исторический феномен подвергалась тотальному осуждению, а ценностно окрашенное разделение стран, народов, политических систем на миролюбивые и воинственные было проведено сквозь всю мировую историю. В какой мере эти представления оказались поколеблены событиями последних лет – когда общество поддержало в значительной мере как военные действия в Чечне, так и борьбу США и стран НАТО с террористами в Афганистане?
Участникам дискуссионных фокус-групп было предложено буквально двумя-тремя словами определить, что они понимают под словом 'война'. В среднем семь из десяти респондентов определяют войну как источник бед, несчастий для мирного населения. Для большинства война – это прежде всего трагедия:
- 'Война – это смерть, голод, разрушения, болезни'
(ДФГ, Москва).
- 'Война – это горе, слезы, убитые, раненые, разрывы бомб, голод'
(ДФГ, Москва).
Некоторые участники, не вдаваясь в конкретику, определяли 'войну' так:
- 'Страшное слово для всего человечества'
(ДФГ, Москва).
- 'Что еще может быть еще страшнее этого слова?!'
(ДФГ, Санкт-Петербург).
Через понятие 'война' респонденты выражали и свое негативное отношение к тем реалиям, которые, очевидно, вызывают у них наибольшую неприязнь:
- 'Война – это перестройка, распад СССР'
(ДФГ, Москва).
- Война – это США, дисциплина, призыв'
(ДФГ, Москва).
Двое из десяти участников фокус-групп определяют войну через цели участвующих сторон. Эти цели могут быть как позитивными, так и негативными:
- 'Война – это одни хотят подчинить путем военной силы других'
(ДФГ, Москва).
- 'Защита интересов страны'
(ДФГ, Санкт-Петербург).
В этой группе ответов встречаются и попытки объективистского подхода:
- 'Насилие во имя правого или неправого дела'
(ДФГ, Санкт-Петербург).
Обратимся теперь к данным массового опроса. Подобное распределение мнений – примерно 7:2 – характерно для ответов на такие вопросы, где понятие 'война' не связано с каким-либо контекстом, конкретным примером из прошлого или настоящего.
Так, 71% опрошенных согласились с утверждением, что 'война – это всегда преступление, и начало войны одной страны против другой оправдать нельзя'. Однако 18% респондентов полагают, что 'есть такие причины и ситуации, в которых начало войны может быть оправдано'. Практически идентичное распределение мы видим в ответах на вопрос: 'Может ли война быть справедливой?' – 71% респондентов считают, что в современном мире справедливых войн быть не может, а 17% придерживаются противоположной точки зрения.
Очевидно, в данном случае мы имеем дело с устойчивой общественной нормой безусловного осуждения войны, которая поддерживается более чем двумя третями населения. Ни возраст респондентов, ни уровень образования практически не повлияли на распределение ответов. Это свидетельствует, на наш взгляд, о том, что участники опроса не соотносили свои суждения с какими бы то ни было реалиями из прошлого или настоящего.
Как и любая норма, это безусловно негативное 'нормативное' отношение к войне подразумевает некий идеальный объект и претерпевает определенные изменения в результате рефлексии или конкретизации объекта. Приведем простой пример. Участник дискуссионной фокус-группы, определивший войну уже цитировавшимся выше высказыванием – 'нет ничего страшнее этого слова', – буквально через несколько минут произносит следующую реплику:
- '
Модератор: Может быть, ничего такого страшного в этом и нету?
Олег: Когда это происходит на другом континенте, менее страшно' (ДФГ, Санкт-Петербург).
Региональные эксперты, более склонные к рефлексии, уже не столь категоричны в оценках 'априорной' войны, войны как идеального объекта. Почти 2/5 опрошенных экспертов полагают, что существуют причины и ситуации, которые могут оправдать начало войны. Характерно, что, по мнению почти двух третей представителей региональных элит, менее половины россиян безоговорочно считают преступлением начало войны одной страны против другой. Напомним, что на самом деле доля респондентов, придерживающихся такой точки зрения, составила более 70%.
Еще значительней разница в представлениях региональных экспертов и участников массового опроса о возможности справедливой войны в современном мире. Более половины экспертов считают, что такой феномен как 'справедливая война' сегодня возможен, тогда как среди респондентов в целом такой точки зрения придерживается менее одной пятой.
Представления наших граждан о распространенности и размахе войн в современном мире весьма пессимистичны. Две трети опрошенных полагают, что войн в последнее время стало больше, а более половины респондентов – 54% – считают, что в войнах последнего времени гибнет больше мирных жителей, чем в прошлом.
Отвечая на открытый вопрос: 'Чем отличаются войны прошлого от войн последних лет?', 24% опрошенных отмечают возросшую смертоносность, кровавость войн в современном мире:
- 'Более массовая гибель населения'; 'неизмеримо большими людскими и материальными потерями'; 'современная намного страшнее, беспощаднее'
(открытый вопрос).
Еще почти 20% опрошенных дали по сути близкие к предыдущей группе ответы. Эти респонденты отмечают возросшую мощь оружия:
- 'Более совершенное смертоносное оружие'; 'больше истребляют людей химическим и прочим оружием'; 'оружием массового уничтожения'
(открытый вопрос).
'Современная война' представляется респондентам не только более опасной, но и менее достойной с моральной точки зрения – 9% респондентов считают, что современные войны лишены смысла, достойной цели:
- 'Раньше знали, за что воюют, а теперь непонятно, за что и за кого'; 'война без причин – гадость'
(открытый вопрос).
Чуть меньше, 8% опрошенных, противопоставляют 'бескорыстные' войны прошлого материальной подоплеке войн современных.
- 'В войне отмывают деньги'; 'современная война – это обогащение'
(открытый вопрос).
Представление о повышенной смертоносности современной войны усугубляется, очевидно, наличием чувства постоянной военной угрозы извне. Большая часть общества находится (или считает нужным находиться) под постоянным гнетом военной опасности.
Две трети опрошенных россиян (68%) полагают, что в настоящее время существуют такие страны, от которых исходит прямая военная угроза России. Менее одной пятой опрошенных – 18% – считают, что таких врагов у России нет. Главным источником потенциальной угрозы являются Соединенные Штаты – такого мнения придерживаются почти две пятых россиян (38%). На втором месте в списке потенциальных военных противников оказался Китай (7%). Полагают, что военная опасность России может исходить от любой страны на нашей планете, 2% опрошенных. Одно из главных достижений горбачевской перестройки – снятие постоянной угрозы военного конфликта между великими державами – было утрачено еще в конце 90-х годов. За период с августа 1997 по апрель 1999 года доля граждан, живущих с ощущением наличия внешнего врага, повысилась с 44 до 73%. Очевидно, и определенное сближение между Россией и США, имевшее место после событий 11 сентября, уже не смогло коренным образом повлиять на эти умонастроения.
Зачатки мировой войны россияне иногда готовы видеть даже в самых локальных событиях:
- '
Модератор: А остальные считают, что может быть в мире война третья мировая?
Участник: Сейчас Абхазия, сегодня передали, уже собирается вводить войска в ущелье' (ДФГ, Москва).
Респонденты в поисках возможной угрозы конструируют в своем сознании самые невероятные союзы:
- '
Участник: К примеру, Афганистан объединяется. Они же все по мелочам, там: в Афганистане война, в Чечне, в Чечню же из Афганистана присылают террористов, так же, как и из Чечни в Афганистан тоже поставляют. А почему бы им как бы под шумок не объединиться дальше с Палестиной, дальше не объединиться с Кувейтом?..' (ДФГ, Москва).
Впрочем, следует отметить, что при переходе от отвлеченных суждений – ответов на отдельные вопросы анкеты – к дискуссии, в которой затрагиваются современные реалии, оценки респондентов по всем проблемам, касающимся концепта 'война', меняются, иногда – в значительной мере.
Так, участники дискуссионных фокус-групп крайне скептически оценивают перспективы участия России в военном конфликте в ближайшее время. Основанием может служить как представление о военном потенциале России:
- Модератор: Кто как считает, велика ли вероятность того, что Россия может вступить в войну?
Юрий: Нет.
Модератор: Почему?
Елена: Потому что у нас очень мощный военный потенциал.
Евгений: Все-таки он остался пока' (ДФГ, Воронеж)
так и представление о слабости нашего государства:
- 'У нас совершенно не готова ни армия, ни экономика. То есть надо все делать с умом, просто так ввязываться ни во что не надо'
(ДФГ, Санкт-Петербург).
Эти причины могут также сочетаться в сознании одного и того же респондента:
Модератор: Кто еще как считает, насколько вероятна такая ситуация, что Россия может вступить в войну?
Ольга: Я тоже считаю, что у нас нет такой возможности. Во-первых, молодежь не готова. Посмотрите, что у нас сейчас с молодежью: каждый старается своего ребенка 'отмыть' от армии. Посмотрите, кто там сейчас, в армии' (ДФГ, Воронеж).
Через несколько минут эта же респондентка произносит следующую реплику:
- '
Модератор: А вероятность есть?
Ольга: На нас не пойдут войной только из-за того, что нас боятся. У нас, действительно, военный потенциал, а причину всегда можно найти. Потому что американцы нас ненавидят' (ДФГ, Воронеж).
Подобная аргументация вступает в определенное противоречие с нормативными пацифистскими установками. Когда неучастие в военных конфликтах объясняется слабостью армии, люди с явной тоской вспоминают о временах, когда армия была сильной, способной себя проявить:
- '
Модератор: Если бы у России было бы сейчас достаточно военной мощи, следовало бы с применением военной силы дать Америке понять, что она не самая главная?
Катя: Ну мы всю жизнь это делали при советской власти.
Ира: Да и сейчас так же.
Володя: Пусть лучше экономическая мощь. А сейчас мы тоже можем куда-нибудь послать ракету – они еще не совсем заржавели' (ДФГ, Москва).
Впрочем, как преодолеть противоречие между нормативной установкой на пацифизм и наращиванием военного потенциала, научила еще советская пропаганда – ее клише и используют наши респонденты:
- '
Юрий: Государство без армии не может существовать. Чем сильнее армия, тем сильнее государство.
Ирина: Но это не значит, что страна должна угрожать своей армией другим странам.
Юрий: А мы не угрожали. Нас просто боялись до определенных пор, а теперь о нас ноги вытирают' (ДФГ, Воронеж).
Формула 'мы не угрожаем, но нас боятся' и демонстрирует реализацию декларации о стремлении к миру – нас боятся, поэтому войну не начнут – в сочетании с имманентным миролюбием:
- '
Ирина: По-моему, у русских вообще не было такого (т. е. нападения на другую страну)
Юрий: У нас только защита своего территориального государства.
Евгений: Мы не нападаем.
Юрий: И мы выросли с этим, нас так воспитали' (ДФГ, Воронеж).
Собственно понятие 'война' респонденты наделяют обязательными характеристиками. Во-первых, это наличие агрессора, нападающей стороны, которую следует признать виновной:
- '
Модератор: То есть война – это когда нападает агрессор?
Ирина: Да.
Евгений: На нас напали, выбора не было.
Владимир: А карело-финская – это не война была.
Ирина: Там мы были агрессорами, наверное' (ДФГ, Воронеж).
Во-вторых, это наличие невинных жертв войны. Показательно, что в нашем материале нет упоминаний о мирном населении, – только о солдатах:
- 'А если конкретно, то я считаю, что если пацаны гибнут, которые призываются, 17 – 18-летние, то это война. А когда там наемники, то это можно войной не называть'
(ДФГ, Воронеж).
Наличие субъективных мотивов участия солдата в боевых действиях лишает его ореола жертвы войны:
'Татьяна: Вот в Чечне они как раз и гибнут ни за что.
Евгений: А если за что, то это не война, да?
Татьяна: Если он наемник, то он за деньги гибнет, он погибнет – деньги получит.
Евгений: А если это боевик?
Татьяна: Если это боевик, то он гибнет за идею' (ДФГ, Воронеж).
Противопоставление 'наемника' и 'боевика' свидетельствует о том, что под наемником в данном случае подразумевается солдат-контрактник.
В данном случае мы видим, как при соединении двух негативно окрашенных концептов – общей коммерциализации и войны – респондент вынужден развести их: тот, кто воюет за деньги, не может быть равен тому, кто гибнет ни за что. Столкновение, соединение двух (или более) одинаково окрашенных в сознании респондента идей – таких, которые в обычной жизни не пересекаются, а сталкиваются только в ходе развернутой дискуссии, – рождает иногда удивительные формулы. Приведенный выше диалог был порожден следующей фразой:
- 'Война – это когда люди гибнут ни за что'.
Подобный абсурд рождается на свет, очевидно, только в том случае, когда респондент зашел в тупик. В данном случае респондент заходит в тупик, пытаясь совместить нормативный пацифизм с необходимостью выразить свое отношение к чеченской войне. Просто поддержать действия российской армии (как это произошло бы, вероятно, в случае отдельного обсуждения темы чеченского конфликта) после высказанных негативных суждений о войне как феномене оказывается невозможно. Не поддержать – значит, пойти вразрез с установкой на сильное государство, которого должны бояться другие страны.
В случае с чеченским 'конфликтом' респондентам чаще все же удается разрешить коллизию столкновения нормативных представлений проще и корректнее, избегая самого слова 'война', которое, как мы уже видели в самом начале, становится табуированным:
- '
Юрий: Тогда ради чего у нас сейчас война в Чечне?
Евгений: Она не войной называется.
Владимир: Это немножко другое.
Юрий: А что? Боевые действия?
Владимир: Здесь нет угрозы, идет речь только о территории.
Елена: Видите, как все красиво? У нас все правильно называется.
Владимир: Речь идет о целостности Российской Федерации' (ДФГ, Воронеж).
Признание чеченского конфликта 'войной' вынудит респондентов 'вспомнить' о мирном населении, о тех ужасах, которые ассоциируются у них с войной, как это было показано вначале. И так же, как и советско-финская война (см. выше), чеченская выводится из сферы 'нормативных' суждений о войне в целом.
На материалах только одного опроса невозможно с уверенностью утверждать, какие именно различия существуют в обществе между нормативными суждениями о войне как явлении – и оценкой реальных военных конфликтов.
На 'идеальном' уровне – уровне определений, слов – 'война' является безусловным злом, концентрацией всех возможных несчастий человечества. На практическом уровне такое нормативное представление определяет высокий уровень страха перед возможной войной. Однако страх перед последствиями военных действий вступает в противоречие с другим нормативным представлением: Россия должна стремиться к статусу великой державы (такого мнения на сегодняшний день придерживается 81% россиян). Статус великой державы необходимо подтверждать в том числе и военной силой, и это ощущают наши респонденты.
Таким образом, нормативная установка наших сограждан на неприятие войны, на принципиальный пацифизм находится в определенном противоречии с оценкой актуальных событий, а также с представлениями о месте России в мире и способах достижения желаемого статуса. Очевидно, в повседневном сознании эти две установки существуют в параллельных пространствах и не пересекаются. Даже в случае актуализации пацифистских установок эти последние в малой степени влияют на отношение респондентов к конкретным событиям в мировой политике. Они лишь заставляют людей, как бы оправдываясь перед самими собой, прибегать к сложным построениям, объясняющим их позицию по конкретной проблеме, табуированию самого слова 'война' и другим способам примирения общественной нормы и социальной практики.
|
|