18.01.2001, Опрос населения
Г.Г.Дилигенский – профессор,
руководитель Центра сравнительных социально-экономических
и социально-политических исследований ИМЭМО РАН
|
Спустя год после прихода к власти нового Президента России не ослабевают дискуссии о том, что означает его правление для судеб страны. Одни ожидают от В. Путина восстановления порядка и твердой власти после 8 лет экономического и политического хаоса 'эпохи Б. Ельцина', проведения назревших реформ, другие убеждены, что бывший полковник КГБ намерен совершить авторитарный переворот и восстановить в том или ином виде режим, рухнувший в начале
Политические реформы М. Горбачева и Б. Ельцина, закончившиеся принятием Конституции 1993 года, впервые за 70 с лишним лет российской истории привели к созданию ряда демократических институтов и процедур. Тем не менее, власть в постсоветской России не меньше, а, возможно, и больше, чем в советские времена, отчуждена от общества, от потребностей и интересов рядовых граждан. Практически отсутствует диалог между правителями и управляемыми, нет системы прямых и обратных связей между властью и народом – общество не контролирует государство и имеет крайне слабое представление о целях его политики. Практика власти, несмотря на наличие демократических институтов, носит авторитарный характер. Власть нередко пренебрегает правами человека, подтвержденными в Конституции, ее представители систематически нарушают закон, чинят произвол и насилие.
В то же время трудно согласиться с теми, кто полагает, что при Б. Ельцине в России утвердился авторитарный режим. Такой режим предполагает сильную центральную власть, жестко контролирующую нижестоящие звенья властной иерархии и выборные органы, если таковые существуют. На практике, как известно, при всех чрезвычайно широких полномочиях, предоставленных Президенту Конституцией 1993 г., его власть ограничивали и региональные администрации, и оппозиционная Дума.
Такой не вполне авторитарный и не вполне демократический характер посткоммунистического российского режима побудил некоторых западных исследователей считать его смешанным, или 'гибридным'. В сущности эта смесь противоположных политических принципов 'декорирует' явление далеко зашедшей деинституционализации общества. В постсоветской России за десятилетие ее существования так и не сложилось объединенной определенными принципами интегральной системы политических институтов.
В свое время политические порядки этого 'деинституционализированного' общества были названы мной 'бюрократической полиархией', ибо реальная власть в нем принадлежит многочисленным бюрократическим группировкам или кланам, связанным со структурами бизнеса, а политическая власть не организована в единую централизованную систему, разделена между этими группировками и их борьба за влияние создает основу своеобразного политического плюрализма, напоминающего феодальную систему.
Незавершенность процесса институционализации в российском обществе, аморфный и противоречивый характер его политической системы (если слово 'система' вообще применимо в данном случае) в принципе создают возможности эволюции его политических институтов в самых разных, в том числе противоположных, направлениях. Возможной, на наш взгляд, является и дальнейшая демократизация. Перспективы сегодня кажутся весьма туманными, но эволюция в этом направлении представляется возможной, тем более что для этого есть вполне реальные предпосылки.
Во-первых, это уже существующие демократические институты, права и свободы, которые, как показывают социологические данные, признаны подавляющим большинством россиян в качестве необратимых норм общественной жизни. Так, несмотря на в основном отрицательное отношение большинства граждан к деятельности Думы и других избираемых органов власти, респонденты дорожат своим правом на свободные альтернативные выборы. Не менее ценными для россиян за годы реформ стали свобода прессы и право на получение плюралистической общественно-политической информации.
Во-вторых, от одной пятой до одной четвертой части россиян являются сторонниками развития страны в соответствии с моделью западной демократии с учетом ее национальных особенностей. Это меньшинство представляют в основном наиболее образованные, молодые, культурные и активные слои городского населения, и их удельный вес, возможно, возрастет по мере смены поколений самодеятельного населения. В этих слоях складываются основы новой для России демократической культуры.
В-третьих, наличие определенных предпосылок для формирования социальной базы демократии создает объективный антагонизм между бизнес-бюрократической элитой и подавляющим большинством общества. Неспособность власти действовать в интересах этого большинства, осуществлять продуманный и последовательный курс развития страны может в принципе вызвать к жизни широкую демократическую оппозицию ей. Сегодня эта перспектива по причинам, о которых я скажу ниже, носит скорее теоретический характер, но положение может измениться по мере возможного обострения экономического и социального кризиса.
В-четвертых, существует экзогенная предпосылка демократизации – связь России с европейским (или атлантическим) цивилизационным ареалом, значительно усилившаяся за последние 10–15 лет.
Приходится в то же время констатировать, что предпосылки демократизации выглядят в сегодняшней России весьма слабыми по сравнению с противостоящими ей тенденциями. Наиболее очевидной причиной этого является историческое прошлое России, отсутствие в ее опыте и культуре сколько-нибудь значительных и устойчивых во времени демократических традиций. Политический менталитет современного поколения россиян сложился под влиянием 70-летнего господства советского тоталитаризма, практически полностью подавившего у людей ориентацию на самостоятельное социальное действие и политическую активность, независимую от власти. Эта активность пробудилась под влиянием горбачевской перестройки и, вылившись в стихийную оппозицию коммунистической партократии, стала одной из главных причин падения советского режима. Однако выработать демократическую альтернативу этому режиму российское общество оказалось не в состоянии.
Одним из решающих факторов, с самого начала вставших на пути последовательно демократического развития постсоветской России и продолжающих действовать в настоящее время, является отсутствие дееспособной и влиятельной демократической элиты. Ею не смогли стать ни малочисленные и не имевшие необходимого для конструктивной политической работы опыта группы диссидентов-правозащитников, ни деятели возникшего в конце 80-х – начале 90-х годов нового демократического движения. Часть лидеров этого движения, приведшего к власти Б. Ельцина, проявила неспособность к политической деятельности в новых, крайне сложных условиях, часть озаботилась главным образом личной карьерой и обогащением. В своем подавляющем большинстве (70% – 80%) представители российского 'политического класса' являются выходцами из старой партийной и советской номенклатуры, во многом сохранившими традиционный для нее бюрократический менталитет и привычку к авторитарному способу управления. Смены элит (что является необходимым условием перехода от старого общественно-политического строя к новому) не произошло; демократическая революция, начавшаяся в 1991 г., захлебнулась, приведя к власти представителей того же слоя, который обладал ею при старом режиме. Бывшие секретари обкомов КПСС стали губернаторами, министры – главами олигархических корпораций, и главная роль первого 'харизматического' национального лидера досталась в первом случае enfant terrible высшей партийной номенклатуры, а во втором – выходцу из советской службы безопасности. Судьбы российской демократизации были во многом предрешены этой преемственностью правящей элиты.
Дефицит демократической элиты проявляется также и в структуре российской многопартийности. В ней представлена, пожалуй, только одна подлинная партия, имеющая массовый актив и устойчивые связи с электоратом, – КПРФ. Партии, называющие себя центристскими, – это в сущности организации тех или иных группировок правящей бюрократии или бизнеса, не представляющие каких-либо более широких социальных интересов, группирующиеся вокруг 'сильного' лидера и зависящие целиком от его политической судьбы. Демократическая составляющая политической элиты – правые и правоцентристские партии – имеет определенное влияние в среде интеллигенции, специалистов и в кругах малого и среднего бизнеса, но не проявляет способности к осуществлению роли лидера демократических преобразований. Деятельность этих партий сосредоточена главным образом на предвыборной борьбе или – у Союза правых сил – на участии в проведении экономических либеральных реформ, но не направлена ни на демократическое просвещение масс, ни на укрепление связей с массовыми социальными группами путем создания организаций, в рамках которых эти группы могли бы осознавать и защищать свои интересы на основе демократических ценностей. В целом у демократических партий связи с обществом очень слабы и замыкаются на узких группах активной интеллигенции и предпринимателей. На парламентских выборах за них голосует примерно 15% избирателей – очевидно, лишь часть россиян, разделяющих демократические убеждения.
Отсутствие демократической элиты и массового демократического просвещения предопределило отношение к демократии большинства российского общества. На первый взгляд, это отношение может показаться положительным: отвечая на вопросы социологов, большинство россиян отвергают перспективу авторитарной диктатуры и высказываются за демократическое устройство общества. Такая позиция, однако, вряд ли означает что-либо большее, чем отрицание 'справедливости', 'правильности' существующих политических порядков – будь то советских или постсоветских – и пожелание их преобразования в соответствии с нуждами и интересами рядовых людей. Демократия – это воображаемое 'хорошее общество', противопоставляемое реальному, недемократическому. Однако конкретное содержание демократического идеала является для большинства совершенно неясным. В ходе опросов лишь 9% – 12% опрашиваемых говорят, что имеют ясное представление о демократии, примерно половина признаются, что они 'мало знают, что это такое' (остальные имеют лишь 'общее представление' о демократии). Многие считают, что 'демократия – это хорошо, но она невозможна в России'.
Другая особенность представлений рядовых россиян о демократии состоит в том, что они крайне редко предполагают участие рядовых граждан в политическом процессе, понимание собственной роли как субъектов политики. Те, кто вкладывают какое-то конкретное содержание в понятие демократии, чаще всего связывают его с соблюдением прав человека. А под этими правами понимаются прежде всего так называемые 'пассивные' социально-экономические права: гарантии личной безопасности и социальной защищенности, рабочего места и материального жизненного уровня, пенсии по старости, бесплатное здравоохранение и образование, помощь государства в воспитании детей и т.д. В общем, демократия чаще всего представляется 'массовому' россиянину как общество, построенное на принципах государственного патернализма, к которому приучил его опыт 'реального социализма'. Понятно, что такого рода 'демократический' идеал не является в действительности альтернативным политическому авторитаризму.
Политологи и журналисты много пишут об усилении в российском обществе конца 1990-х годов ностальгии по советскому прошлому, авторитарно-этатистских и националистических настроений. Все это действительно имеет место, но было бы неверно видеть в такого рода явлениях некую господствующую тенденцию, главный вектор эволюции общественного сознания. Скорее они отражают его возросшую идеологическую, ценностную и политическую дезориентацию, обострившую потребность в каких-то позитивных ценностях. Коль скоро современная политическая действительность представляется бессмысленной, не способной предложить людям ясных целей и идеалов, они пытаются противопоставить этой бессмыслице гиперболизированные позитивные стороны прошлого опыта: социально-экономическую стабильность, национальное величие. Об ограниченном, более психологическом, чем практическом значении подобных настроений свидетельствует тот факт, что они не ведут к росту электоральной базы коммунистической партии, отождествляемой с советским прошлым.
Каков бы ни был реальный смысл эволюции общественных настроений, ясно одно: демократия не входит в ряд проблем, приоритетных для подавляющего большинства россиян. В лучшем случае она остается для них абстрактным, довольно туманным и недостижимым в обозримом будущем идеалом. В пожеланиях нынешнему Президенту, еженедельно публикуемых по данным опросов Фондом 'Общественное мнение', на первый план выходят вопросы улучшения социально-экономической ситуации и повышения жизненного уровня, наведения порядка, законность, борьба с преступностью, а пожелания либо требования укрепления и развития демократии вообще полностью отсутствуют.
'Феномен В. Путина' должен быть осмыслен лишь в контексте социально-психологического состояния сегодняшнего российского общества. Чрезвычайно быстрый рост популярности в 1999 г. и ее сохранение в течение первого года президентства (около половины населения неизменно выражает В. Путину доверие) было бы слишком просто объяснять авторитарным синдромом российского сознания. В условиях господствующей дезориентации сегодняшнему россиянину крайне трудно осуществить рациональный политический выбор. Такой выбор невозможен из-за крайней размытости, неопределенности идейно-политического облика основных политических сил и деятелей, их несвязанности с интересами больших социальных групп, неясности программ и альтернатив. В этих условиях рядовому избирателю не остается ничего другого кроме как персонифицировать свой выбор, осуществлять его на основе догадок о личных свойствах претендентов на власть (а простор для таких догадок тем больше, чем меньше избиратели знают о кандидате). Россия хотела видеть на месте дискредитировавшего себя Б. Ельцина такого лидера, который во всех отношениях отличался бы от него. Жесткая линия В. Путина в борьбе с чеченским терроризмом позволила 'угадать' в нем искомые качества: собранность, воля, решительность, целеустремленность. Можно сказать, что возлагаемые на него надежды питаются не столько конкретным знанием о его достоинствах (таких знаний у избирателей быть не могло), сколько интенсивностью потребности в позитивных переменах. Люди склонны приписывать очень нужные для них, востребованные качества любому чем-то привлекательному по первому впечатлению объекту, а потом относительно долго убеждать себя в правильности своего выбора. Именно таков психологический механизм победы В. Путина на президентских выборах и созданной 'под него' партии 'Единство' на парламентских выборах, стабильности рейтинга Президента спустя год после его прихода к власти.
Массовый имидж российского Президента, таким образом, относительно независим от его реальных качеств человека и политика. Каковы же эти качества, кто же такой, в конце концов, 'мистер Путин'?
В рассуждениях на эту тему чаще всего упускается один очень важный факт: разительное несоответствие функций и ответственности нового Президента его профессиональному и жизненному опыту. Это опыт не столько политика, сколько чиновника среднего ранга: те должности, которые занимал В. Путин до того, как стал премьер-министром, а потом Президентом (если не считать кратковременного пребывания на посту шефа ФСБ), не требовали от него ни самостоятельных крупных политических решений, ни стратегического мышления. Дольше всего в постсоветский период В. Путин проработал в президентской Администрации, где был исполнителем чужих решений, часто противоречивых и меняющихся. Этот опыт мог приучить его к осторожности, к умению лавировать в сложных лабиринтах ельцинской дворцовой бюрократии, но меньше всего способствовал выработке качеств твердого, целеустремленного политика. Подводя итоги первого года президентства В. Путина, многие российские журналисты упрекают его в дефиците политической воли. Они не учитывают, что ему пришлось все это время находиться как бы в процессе политического самоопределения, испытывая острую, по всей вероятности, потребность в тайм-ауте. Именно поэтому он часто тянет с решениями, действуя методом проб и ошибок. Мне кажется преувеличением приписывать В. Путину какой-либо жесткий, продуманный план действий. Его часто подчеркиваемый прагматизм и рационализм – это, скорее всего, прагматизм управленца, имеющего дело с задачами, возникающими 'здесь и сейчас', и малопригодный для принципиального политического выбора. Отсюда неуверенность и колебания, часто сквозящие в его действиях.
Бюрократический прагматизм В. Путина вовсе не означает ценностной, идеологической индифферентности или цинизма. У него есть своя политическая идеология, которая зиждется, как представляется, на двух основных постулатах. Первый, имеющий для него значение фундаментальной ценности, судя по всему, воспринят из менталитета советского прошлого: высшая ценность – сильное государство, способное обеспечить России статус мировой державы. Второй постулат – производный из первого и отражающий опыт работы В. Путина в петербургской реформаторской команде А. Собчака. Сильное государство невозможно без сильной, эффективной экономики, а такая экономика, уверен В. Путин, может быть только рыночной. Президент понимает, что реализация обеих этих целей предполагает интеграцию России в современную цивилизацию, тесные связи с западным миром. А это значит, что российское государство должно выглядеть легитимным и респектабельным с точки зрения западных либеральных и демократических принципов. Поэтому он не устает восхвалять свободу и демократию, а его публично высказываемые взгляды кажутся странной смесью либерализма и великодержавного этатизма. Рассказывают, что покойный режиссер О. Ефремов сказал о В. Путине: 'Его проблема в том, что он одинаково любит Дзержинского и Сахарова...'
Является ли В. Путин сторонником авторитарного или демократического пути развития России? Полагаю, что ни тем, ни другим. Своего рода 'моментом истины', откровением В. Путина мне кажется его ответ на вопрос, заданный ему на одной из встреч в Париже: как он относится к советскому прошлому? В. Путин ответил примерно так: советское государство не сумело создать эффективную экономику и изолировало страну от остального мира. Скорее всего, В. Путин просто индифферентен к проблемам демократии и авторитаризма, они для него вторичны по отношению к главным – этатистским, великодержавным целям и ценностям. Авторитарные и демократические институты и методы имеют для него чисто утилитарное значение. В принципе он, видимо, готов применять и те, и другие – в зависимости от их 'полезности' в конкретных ситуациях.
Такого рода идеология адекватна политическому менталитету правящей российской бюрократии и основной части 'политического класса'. С одной стороны, эти слои не хотят возвращения к тоталитарным порядкам, при которых их автономия и материальные возможности достаточно жестко ограничивались бюрократически-номенклатурной дисциплиной. С другой стороны, дальнейшая демократизация создала бы угрозу тем позициям, которыми они обладают в нынешней ситуации. Такой угрозой кажутся многим из них и те элементы реальной демократии, которые существуют в российском обществе и выходят за пределы 'свободы рук' для элитных группировок, в некоторой степени ограничивают эту свободу.
Основная, генетически связанная с советской номенклатурой часть российской политической элиты заинтересована в укреплении своей власти при сохранении определенных возможностей внутриэлитной конкуренции. Государственнические тенденции В. Путина она восприняла как сигнал о готовности проводить такого рода политику. Либеральному меньшинству политического класса импонирует приверженность В. Путина рыночной экономике. В этом основа консолидации политической элиты вокруг Президента, приведшая к фактическому исчезновению политической оппозиции. Другая основа этой консолидации – популярность В. Путина в электорате, позволяющая до некоторой степени уменьшить пропасть, отделяющую элиту от общества.
В В. Путине вряд ли можно видеть жестко авторитарного лидера, готового навязывать свою волю обществу, преодолевать любое сопротивление. Скорее в нем чувствуется неуверенность, которую он пытается преодолеть, апеллируя к доминирующим общественным настроениям. Его выступления вполне могут угодить сторонникам всех существующих в России идейно-политических тенденций: коммунистам и демократам, 'западникам' и националистам.
Как соотносится эта аморфность, всеядность политического дискурса В. Путина с его практическими действиями? Совершенно очевидно, что в первый год своего правления в сфере внутренней политики (я не говорю здесь о политике внешней) он пытался приблизиться прежде всего к осуществлению своей приоритетной цели: укреплению государственной власти, выбирая при этом такие меры, которые не вызвали бы сопротивления наиболее влиятельных политических сил и большинства общества. К их числу относится прежде всего реформа Совета Федерации и ограничение привилегий губернаторов, введение системы федеральных округов, возглавляемых представителями Президента. Мне эта мера не кажется признаком 'авторитарного переворота', скорее речь идет о попытке изменить соотношение сил внутри уже существующей системы авторитарной власти в пользу ее федерального, президентского компонента, в большей мере подчинить авторитарные региональные администрации авторитарному центру.
Вместе с тем, очевидно, что в условиях отсутствия в государстве демократической практики управления любая, даже вполне оправданная мера по его укреплению принимает авторитарный характер. В условиях демократии борьба власти с оппозицией предполагает прежде всего публичную дискуссию, в ходе которой власть стремится разъяснить обществу свою политику, убедить его в ее правильности. Российская политическая элита, в том числе глава государства действовать таким образом неспособны, к тому же у него, видимо, просто нет такой политики, которую можно было бы разъяснить. В этих условиях естественно возникает соблазн преодолеть оппозицию административными методами.
Наиболее опасными для российской демократии являются, однако, не столько те или иные конкретные практические меры властей, сколько трансформация общей идеологической и политической атмосферы, создавшейся в стране за год правления В. Путина. При всей неэффективности, непоследовательности и непопулярности политики Б. Ельцина и его правительств его режим устойчиво воспринимался в общественном сознании как разрыв с коммунистическим прошлым, и этот образ был – по крайней мере, до 1996 г. – одним из главных ресурсов его выживания. Этот разрыв с традициями российского деспотизма и коммунистического тоталитаризма ныне в сущности если не отрицается, то всячески смягчается официальной идеологией. Именно такой смысл имеют акцентируемый Президентом высший приоритет ценностей сильного государства, его стремление отмежеваться от ельцинского антикоммунизма, провозглашенная им преемственность и как бы равноценность всех исторических форм российского государства: абсолютной монархии, коммунистической диктатуры, постсоветской федеративной республики. Гиперболизированная 'политическая сознательность' В. Путина побуждает его к парадоксальному отождествлению общества и культуры с государством: так имена Достоевского и Шостаковича упоминаются как свидетельства исторической легитимности соответственно царской монархии и коммунистической диктатуры. Принятие в качестве гимна России советского гимна стало завершающим аккордом и наиболее выразительным символом этой идеологической тенденции.
Вся эта эволюция лозунгов и символов не обязательно является прологом к полному отказу от демократических институтов и свобод. Важнейшим ограничением движения к авторитаризму для В. Путина является 'внешний фактор': потребность в партнерстве с Западом, стремление выступать 'на равных' с лидерами западных демократий. В. Путин вряд ли пойдет – во всяком случае, в ближайшее время – на отказ от демократических основ конституционного строя. Скорее он попытается сохранить столь важный для него консенсус в рамках существующей Конституции. Однако отмеченные сдвиги в идеологической и политической атмосфере стимулируют превращение демократии в третьестепенную, формальную ценность, окончательно исключают демократизацию из числа проблем, стоящих перед российским обществом. И закрепляют тем самым практику авторитаризма, поощряют еще большую активизацию авторитарных тенденций.
Перспективы дальнейшего политического развития России остаются сегодня весьма неопределенными. Оттягивая решение наиболее сложных проблем, прежде всего в сферах экономики и государственного управления, В. Путин не может избежать трудно разрешимых дилемм, требующих решительного выбора. Проведение намеченных экономических, либеральных реформ неизбежно ослабило бы позиции бюрократии и на какое-то время ухудшило бы положение относительно широких слоев населения, нарушив тем самым нынешний иллюзорный консенсус, снизило бы популярность Президента. Впрочем, та же перспектива будет ожидать его и при продолжении нынешнего бездействия: отсутствие позитивных результатов его политики рано или поздно негативно скажется на его рейтинге. В этом случае Россию ожидает политический паралич, новая фаза того застойного кризиса, в котором она пребывала при Б. Ельцине.
Другие варианты возможны в том случае, если после года колебаний и размышлений В. Путин все же проявит политическую волю. Весь вопрос тогда в том, куда он ее направит. Определенные силы в его окружении, а также некоторые сервильные эксперты и политики подсказывают ему модель 'просвещенного авторитаризма', 'управляемой демократии', даже рекомендуют следовать примеру Пиночета. Подобный авторитарный путь модернизации, 'реформы по приказу' вряд ли может быть эффективным в условиях России. Единственная социальная сила, на которую вынужден был бы опираться проводящий реформы авторитарный лидер, – это все та же правящая бюрократия. Но российская бюрократия в силу своего менталитета, традиций, коррумпированности, связей с 'привилегированным' бизнесом менее всего заинтересована в свободной конкуренции и либеральных реформах и, скорее всего, сорвет их реализацию.
Альтернативный путь реформ – это собирание, мобилизация и активизация всех тех социальных сил, которые в них заинтересованы: научной и творческой интеллигенции, менеджеров и специалистов частного сектора, среднего и малого бизнеса – словом, формирующегося нового среднего класса. В сущности это путь демократический, поскольку он предполагает интенсивный диалог и партнерство власти с этими силами, которые возможны лишь в условиях расширения их позиций в политической жизни, роста их организованности и способности выступать в роли самостоятельных социальных субъектов. Иными словами, речь идет о модернизации и реформах, основанных на развитии гражданского общества и демократизации политического процесса.
Сегодня вряд ли возможно уверенно ответить на вопрос, насколько реальна такая перспектива при нынешнем российском Президенте. В любом случае можно с уверенностью утверждать: время 'демократии сверху' в России закончилось вместе с эпохой Б. Ельцина и вряд ли вернется вновь. Отныне возможна только 'демократия снизу', и нынешняя слабость демократических тенденций в России может быть преодолена только в результате радикальных изменений в самом обществе: в сознании, общественном и политическом поведении ныне пассивных, разобщенных, неорганизованных масс его граждан.
|
|
Первая страница базы данных