База данных ФОМ > Чеченский лабиринт

06.06.2002, Опрос населения

Чеченский лабиринт

версия для распечатки текущего документа

Большинство российских граждан не питает надежд на нормализацию ситуации в Чечне в близком будущем: доля респондентов, дающих пессимистические прогнозы на этот счет, более чем вдвое превышает долю ожидающих завершения конфликта в скором времени.

Вопрос: 'Как Вы думаете, удастся или не удастся России в скором будущем нормализовать ситуацию в Чечне?'

	24–25 ноября 2001	16–17 февраля 2002	18–19 мая 2002
Удастся	24	22	27
Не удастся	56	58	59
Затр. ответить	19	19	14

Некоторое увеличение доли оптимистов, зафиксированное последним опросом, слишком незначительно, чтобы усматривать в нем симптом серьезных перемен, – тем более что оно не сопровождается сокращением 'удельного веса' пессимистов.

Причем сколько-нибудь кардинальная переоценка ситуации в Чечне и перспектив ее нормализации массовым сознанием представляется маловероятной. Ведь сегодня, когда широкомасштабные боевые действия остались в прошлом, убедительным свидетельством такой нормализации для 'человека с улицы' могло бы стать лишь полное прекращение террористических актов, диверсий – и не только в самой Чечне, но и на сопредельных территориях, – обстрелов воинских колонн и постов. Но большинство наших соотечественников решительно не видит оснований ожидать окончательного умиротворения Чечни. В высказываниях участников фокус-групп отчетливо звучит обреченность.

'Модератор: Как вы считаете, война в Чечне кончилась или нет?

Людмила Витальевна: Мне кажется, что она никогда не закончится, так и будут понемножку постреливать.

Модератор: Все ли так думают? Саша, какое Ваше мнение?

Саша: Такое же – не закончилась война.

Василий: Люди все еще гибнут.

Игорь: Война-то, может, и закончилась, но все равно стреляют.

Владимир Александрович: Война закончилась, войска-то наши уже выведены оттуда. Теперь только отдельные террористические акты возникают.

Олег Васильевич: Я думаю, что еще лет десять будут постреливать.

Модератор: Вы считаете, что это еще лет десять будет продолжаться. А какие еще есть мнения? Когда, наконец, это закончится?

Владимир Александрович: Думаю, что такое и сто лет может длиться.

Лариса: Мне кажется, что такое перманентное состояние региона' (ДФГ, Санкт-Петербург).

'Я думаю, что это не закончится' (ДФГ, Москва).

'Временный мир какой-нибудь будет, а потом – опять' (ДФГ, Москва).

'Завязли надолго. Это восток – они будут мстить, мстить и мстить' (ДФГ, Воронеж).

'Модератор: В Чечне война сейчас идет или ее там сейчас нет?

Сергей: Идет.

Ольга: Да.

Модератор: Как Вы считаете, долго она будет?

Анатолий: Долго.

Светлана: Пока жив последний чечен' (ДФГ, Воронеж).

Иногда, впрочем, раздаются и иные реплики: некоторые участники групповых дискуссий констатируют признаки оздоровления ситуации. Но при этом любая информация, свидетельствующая о позитивных тенденциях, даже ими воспринимается с настороженностью и определенной долей недоверия; поэтому в не слишком многочисленных оптимистических высказываниях, как правило, слышится неуверенность.

'Катя: Вроде мир там налаживается, строят дома, восстанавливают газопровод.

Галя: Нам говорит телевидение, что как-то тише, а как на самом деле, мы не знаем.

Катя: Начинают жить нормально.

Света: Мы говорим то, что мы видим. А что на самом деле, мы не знаем. Поэтому мы не можем судить, какая там обстановка.

Катя: Нам пресса преподносит, что все вроде хорошо' (ДФГ, Москва).

Об уровне скептицизма российских граждан в отношении официальной информации о положении дел в Чечне можно судить, например, по тому, что только 35% опрошенных поверили сообщениям о гибели Хаттаба, тогда как 42% полагают, что одиозный террорист жив. Причем даже среди респондентов, одобряющих действия российских военных в Чечне (и, надо полагать, несколько выше, чем прочие, оценивающих эффективность этих действий), доля тех, кто поверил сообщениям о гибели Хаттаба, лишь незначительно превысила долю не поверивших им – соответственно 42 и 38%.

Участники фокус-групп делились сомнениями по этому поводу и говорили о возможности дезинформации, причем в авторстве последней подозревали как боевиков, так и 'федералов'.

'Антон: Пришло время, чтобы... про него <Хаттаба> замолчали. Вот он и ушел.

Юра: Ну, показывали его.

Катя: А может – двойник.

Антон: Показывали Басаева раненого – только отдельно показывали ногу раненную, а потом отдельно показывали лицо. Общим планом не показали.

Катя: Так же этого показали: руку отдельно без пальцев, а потом – лицо лежит. Тоже могут сделать.

Модератор: А вы как думаете, это они?

Максим: Кто их может знать.

Катя: Он такой богатый...

Максим: Двойников хватает.

Катя: Очень много двойников, конечно.

Максим: Всегда у власть имущих были двойники. У Ленина, у Брежнева – двойники.

Модератор: Это сознательно нас обманывают?

Катя: Сознательно.

Антон: Ну, надо чем-то успокаивать' (ДФГ, Москва).

'Владимир Александрович: Вот сначала говорили, что Шамиля Басаева убили, потом стали говорить, что не надо спешить с выводами, а вчера показывали начальника штаба – он опять говорил, что его ликвидировали. Но с Хаттабом нам уже однозначно сказали.

Модератор: А что сказали?

Владимир Александрович: Что он уничтожен.

Модератор: Вы доверяете такой информации?

Владимир Александрович: Я доверяю

Олег Васильевич: А через месяц он где-нибудь в Париже объявится.

Модератор: Вы считаете, что он потом снова возникнет?

Олег Васильевич: Вполне возможно. У нас все возможно' (ДФГ, Санкт-Петербург).

Надо сказать, что недоверие к информации о событиях, происходящих в Чечне, и о положении дел в ней в целом во многом связаны с сомнениями в том, что российские власти искренне стремятся к завершению военной операции и полной нормализации. Такие сомнения распространены чрезвычайно широко: если 41% россиян верят, что власти хотят добиться этого, то 48% – придерживаются противоположного мнения.

Вопрос: 'Некоторые считают, что российские власти делают все для нормализации ситуации в Чечне. Некоторые с этим не согласны. Какая из перечисленных точек зрения по этому вопросу Вам ближе?' (Карточка, один ответ.)

	Россияне в целом	Возраст
	Россияне в целом	18–35 лет	36–50 лет	старше 50 лет
Власти хотят и могут нормализовать ситуацию в Чечне	10	9	9	12
Власти хотят, но не могут нормализовать ситуацию в Чечне	31	31	30	31
Власти могут, но не хотят нормализовать ситуацию в Чечне	37	43	43	29
Власти не хотят и не могут нормализовать ситуацию в Чечне	11	9	12	13
Затрудняюсь ответить	10	8	6	14

Приведенные данные, вообще, представляются весьма существенными для понимания логики восприятия событий в Чечне массовым сознанием. Доли респондентов, полагающих, что власти стремятся решить чеченскую проблему и, вместе с тем, способны сделать это, а также отказывающих им одновременно и в желании, и в способности нормализовать ситуацию, предсказуемо невелики и практически одинаковы. Подавляющее же большинство опрошенных склонно объяснять нынешнее положение дел либо неспособностью, либо нежеланием властей добиться нормализации. Причем и среди молодежи, и среди граждан среднего возраста ощутимо – почти в полтора раза – больше тех, кто подозревает власть не в неумении, а именно в нежелании развязать или разрубить 'чеченский узел'. Только среди относительно пожилых граждан эта точка зрения несколько менее популярна, чем противоположная, – возможно, потому, что людям, большую часть сознательной жизни прожившим в советские времена и привыкшим доверять государству и полагаться на него, труднее допустить мысль, что оно по каким-то соображениям сознательно затягивает кровавый конфликт на собственной территории.

Неудивительно, что суждения по этому вопросу во многом зависят и от политических предпочтений опрошенных. Сторонники Г. Зюганова чаще обвиняют власти в нежелании нормализовать ситуацию – только 26% из них считают, что власти 'хотят, но не могут', тогда как 41% – что они, напротив, 'могут, но не хотят' сделать это; причем еще 12% сторонников лидера КПРФ не усматривают у властей ни желания, ни способности решить данную проблему. В отличие от них сторонники В. Путина несколько чаще допускают, что власти 'хотят, но не могут' добиться нормализации – такую точку зрения разделяют 38% из них. Впрочем, и среди приверженцев действующего президента немало тех, кто считает, что власти ведут двойную игру – 34% из них говорят, что последние 'могут, но не хотят' нормализовать ситуацию (еще 8% – что 'не могут и не хотят').

Естественно, представления респондентов об интенциях и потенциях российских властей в деле урегулирования чеченской проблемы ощутимо сказываются на их прогнозах. Однако показательно, что даже среди граждан, верящих и в желание, и в способность властей нормализовать ситуацию, каждый третий полагает, что добиться этого 'в скором будущем' не удастся.

Вопрос: 'Как Вы думаете, удастся или не удастся России в скором будущем нормализовать ситуацию в Чечне?'

	Россияне в целом	Способность и желание властей нормализовать ситуацию в Чечне
	Россияне в целом	хотят и могут	хотят, но не могут	могут, но не хотят	не хотят и не могут	затр. ответить
Удастся	27	58	35	21	14	14
Не удастся	59	32	55	67	77	47
Затр. ответить	14	10	9	13	10	39

При этом респонденты, ставящие под сомнение способность властей нормализовать ситуацию, но не их стремление к этому, смотрят на перспективы решения 'чеченской проблемы' значительно оптимистичнее, чем те, кто считает, что власти не хотят, хотя и могут решить ее. Иначе говоря, первые чаще надеются на рост эффективности действий властей по урегулированию ситуации в Чечне, чем вторые – на появление у них установки на такое урегулирование.

Материалы групповых дискуссий в известной мере позволяют реконструировать представления наших соотечественников об объективных и субъективных факторах, препятствующих нормализации.

Рассмотрим сначала спектр интерпретативных схем, как бы 'конкретизирующих' версию о том, что российские власти не могут урегулировать ситуацию в Чечне и вокруг нее, – акцентирующих внимание на объективных трудностях, с которыми им приходится иметь дело.

Во-первых, участники фокус-групп сознают, что бороться с терроризмом – предотвращать террористические акты, находить их исполнителей и особенно инициаторов – вообще очень сложно.

'За полчаса там что-то заложили. Это очень трудно – теракт предотвратить' (ДФГ, Москва).

'Модератор: А есть вероятность, что этих людей, которые это [террористический акт в Каспийске] организовали, их найдут?

Света: Я думаю, что нет.

Модератор: Почему?

Ира: Стрелочников полно' (ДФГ, Москва).

'Модератор: Все считают, что не найдут?

Сергей: Исполнителей, может быть, и найдут. А заказчика никогда не найдут.

Модератор: Почему?

Сергей: Потому что заказчик высоко и далеко. И заказчик, может быть, сидит глубоко в кресле' (ДФГ, Воронеж).

'Игорь: Надо с мирными чеченцами в мире жить. Надо обживать и отделять четко, где 'отморозь', а где человек. Какая бы ни была у них другая психология, я знаю, что с ними можно как с людьми общаться.

Владимир Александрович: Он днем может быть такой, а ночью – совсем другой' (ДФГ, Санкт-Петербург).

Во-вторых, респонденты говорят о специфике менталитета чеченцев, постоянно апеллируя к истории этого народа – точнее, к собственным, довольно приблизительным представлениям о ней.

'Чеченцев никто еще не победил. Нет такой нации. И пока последний чечен не погибнет – это будет месть и месть. Они не сдадутся. Это не та нация, которую можно поработить' (ДФГ, Воронеж).

'Игорь: А я жалею, что Ермолов умер сто с лишним лет назад. Он тогда Чечню 'построил'.

Модератор: Вы считаете, что нужно нам сюда Ермолова?

Игорь: Да, или подобного ему. У чеченцев другая психология. Он в ней разбирался – и ужился. По-другому немножко действовал' (ДФГ, Санкт-Петербург).

'Максим: Ничего там нормально не будет, надо историю знать. Потому что начиная с Александра II, пока их не разогнали всех...

Модератор: С Шамилем-то потом договорились.

Максим: С Шамилем договорились. Только как договорились? В Калуге поселили всю семью. Царь весь тэйп его на содержание поставил – вот и договорились. Потом, когда Шамиля не стало, опять пошли. А в 47-ом году, когда пришли наши войска, они там резали солдат, и все так, как надо. Потом из разогнали когда кругом от Казахстана и до Севера – тогда их не стало.

Юра: Наступила тишина.

Максим: И пошла мирная жизнь. А сейчас их всех собрали в кучи, и будут они воевать, как в Афганистане' (ДФГ, Москва).

В-третьих, много говорится о том, что чеченские боевики пользуются широчайшей поддержкой извне, со стороны международного терроризма или исламского мира – 'человек с улицы' не всегда четко различает эти понятия.

'Там у них и Турция воюет, и Иран. Кого там только нет' (ДФГ, Москва).

'Да они не воюют сами. Чеченцев там очень мало, которые сами воюют' (ДФГ, Воронеж).

'Владимир Александрович: Просто там не одни чеченцы действуют – оказывается, что там и других много, и из-за границы они помощь получают.

Лидия Ивановна: Наемников много, техникой им помогают и всем, чем можно.

Владимир Александрович: Наемников много. Так что это не одни только чеченцы. То же самое происходит и на Ближнем Востоке. У Палестины с Израилем проблемы, у Грузии с Абхазией, у Армении с Азербайджаном. Эти конфликты то ослабевают, то снова разгораются' (ДФГ, Санкт-Петербург).

Один из участников петербургской дискуссии, утверждающий, что для завершения войны в Чечне 'нужно уничтожить верхушку', в ответ на уточняющий вопрос модератора: 'Верхушку чеченцев?' – заявляет: 'Нет, всего мирового терроризма. Тогда ситуация разрешится, или, по крайней мере, изменится'. Другой при обсуждении вопроса о виновниках террористического акта в Каспийске выдвигает предположение, что 'это какие-то исламисты', и уточняет: 'Может быть, даже и Афганистан'. Третий откликается: 'Может быть. Они сейчас везде суют свой нос'. А участница московской фокус-группы объясняет происходящее в Чечне тем, что 'мусульманство, ...как паук, расползается по миру'.

В-четвертых, на фокус-группах звучит мысль о том, что решение 'чеченской проблемы' невозможно до тех пор, пока российская государственность ослаблена, а экономика – немощна. Иногда, впрочем, такая постановка вопроса позволяет респондентам смотреть в будущее с умеренным оптимизмом, который обеспечивается элементарной инверсией: восстановление 'порядка' в России, полагают некоторые, автоматически приведет к нормализации ситуации в Чечне.

'Володя: Я думаю, что когда-нибудь устаканится. Два-три года. Путин за это дело взялся. Почему бардак пошел? Армию распустили, по сути дела, милиция коррумпирована – отсюда все и идет. Почему тогда свободно проезжали и так далее? Вроде бы окружение – и свободно прошли и туда, и обратно. Потому что платили тем же постам милицейским, тем же армейским постам и свободно проходили без всяких проблем. Сейчас Путин взялся навести порядок – по зарплате, по социальному, т. е. поднимет престиж армии, коррупция уйдет, то <будет> порядок.

Модератор: Кто готов поддержать Владимира?

Юра: Да, но время уйдет на это, лет 5 – 10.

Володя: Это, к сожалению, да. Ведь всегда власть держалась – это армия, милиция, КГБ. Распотрошили все это дело – и пошел бардак' (ДФГ, Москва).

'Олег Васильевич: Как Россия встанет на ноги, так и там закончится. Однозначно.

Людмила Витальевна: Америка вон на ногах стоит, а ей взяли – и устроили' (ДФГ, Санкт-Петербург).

Последняя реплика свидетельствует о том, что инверсионная логика в данном случае убеждает отнюдь не всех. Что же касается респондентов, объясняющих происходящее в Чечне слабостью российского государства и, вместе с тем, не питающих надежд на восстановление его мощи в обозримом будущем, то они, естественно, демонстрируют крайний пессимизм. Так, на московской фокус-группе реминисценции по поводу депортации чеченцев при Сталине завершаются таким обменом репликами:

'Антон: Тогда было государство, а сейчас...

Максим: А зачем мы сейчас будем обсуждать? Государства нет, и вообще ничего нет' (ДФГ, Москва).

Все эти интерпретативные схемы, отметим, давно имеют широкое хождение. Когда на фокус-группах обсуждается ситуация в Чечне – а ФОМ затрагивает данную тему достаточно регулярно, – участники дискуссий неизменно обращаются к ним, объясняя, почему, на их взгляд, российским властям не удается урегулировать эту ситуацию. Разумеется, 'интенсивность' их применения варьируется – в зависимости от динамики событий на Северном Кавказе, а также от ракурса, в котором эти события рассматриваются. Но сам 'набор' факторов, препятствующих, согласно суждениям респондентов, успешному урегулированию, в основе своей остается, повторим, неизменным. Причем помимо упомянутых, этот 'набор' включает еще, как минимум, два фактора.

Во-первых, участники дискуссий часто говорят о том, что катастрофическая социально-экономическая ситуация, сложившаяся в самой Чечне, постоянно провоцирует нестабильность, так как безработица, развал социальной инфраструктуры и бедность подталкивают чеченцев к участию в бандформированиях. В ходе последних групповых дискуссий этот аспект проблемы не затрагивался респондентами, однако по крайней мере часть наших сограждан, бесспорно, сознает, что разруха в Чечне является серьезным препятствием на пути к миру. Во всяком случае, отвечая на открытый вопрос о том, что необходимо сделать для нормализации ситуации в этом регионе, 3% опрошенных заявили, что следует решать социально-экономические проблемы Чечни:

'Поднять экономику Чечни – население займется делом'; 'вести открытую политику, занять население, открыть больницы, школы'; 'людям, которые живут в Чечне, нужно создать нормальную обстановку'; 'поднять экономику, ликвидировать безработицу' (открытый вопрос).

Во-вторых, на фокус-группах, проходивших на различных этапах чеченской кампании, довольно часто звучала мысль о том, что российским войскам трудно добиться окончательной победы в Чечне, поскольку у противника – более сильная мотивация, связанная с борьбой за национальную независимость. Правда, в последнее время этот мотив звучит все реже: видимо, несколько романтизированное представление о чеченских боевиках, в котором слышались отголоски едва ли не инстинктивного преклонения перед 'национально-освободительными движениями', унаследованного от советской эпохи, постепенно отмирает. Сейчас лишь на одной из фокус-групп прозвучало:

'Может быть, чеченцы в чем-то правы... У них идея – они сейчас борются за Родину. Для них война – гражданская' (ДФГ, Воронеж).

Вместе с тем, на одной из фокус-групп прозвучал тезис, который ранее, кажется, никогда не встречался при обсуждении препятствий к эффективному решению 'чеченской проблемы'. После того как участники дискуссий с нескрываемой ностальгией вспомнили, сколь радикально была 'решена' эта проблема при Сталине (тень 'отца народов' неизменно возникает в ходе дискуссий по данному вопросу, хотя его рецепт и не вызывает у респондентов такого же безоговорочного одобрения, как достижения Ермолова), вопрос модератора о возможности и допустимости новой депортации спровоцировал следующий диалог:

'Света: Не то что нельзя...

Галя: Нереально.

Антон: Дело в том, что они почти все в России и живут сейчас.

Света: Сколько у нас в Москве живет чеченцев! У нас больше, чем нужно, уже...

Антон: Их было миллион, допустим.

Света: Сколько в Москве живет чеченцев! Неужели они позволят, чтобы их народ с ихней исконной родины куда-то депортировали? Ну, это абсурд.

Ира: Они уже здесь живут.

Катя: Они контролируют все банки в России, эти чеченцы.

Антон: Весь Кавказ живет в основном в России, в Москве.

Катя: Миллион с лишним только армян здесь живет.

Антон: У них свои школы, у них все свое' (ДФГ, Москва).

Надо отметить, что разговор о ситуации в Чечне почти всегда плавно перетекает – без всяких 'наводок' со стороны модератора – в обсуждение вопроса об 'экспансии' кавказцев в крупные российские города, в ходе которого участники фокус-групп непременно демонстрируют этнические фобии. Однако мысль о том, что чеченская диаспора в Москве и в России в целом настолько влиятельна, что может в той или иной мере ограничивать свободу рук российских властей, была высказана, пожалуй, впервые. Причем высказана не в гипотетической тональности, а вполне уверенно.

Можно было бы и не придавать значения этому эпизоду. Однако, учитывая склонность отечественного массового сознания к конспирологическим интерпретациям происходящего в мире большой политики, а также уровень распространенности этнических фобий в сегодняшней России, нельзя исключить того, что гипотеза, увязывающая отсутствие очевидных свидетельств нормализации в Чечне с происками 'пятой колонны', может обрести популярность.

Но так или иначе, очевидно, что массовое сознание располагает широким арсеналом более или менее рациональных интерпретативных схем, релевантных версии о том, что российские власти не могут (хотя и хотят) нормализовать ситуацию. Что же касается противоположной версии – о том, что власти 'могут, но не хотят' нормализовать ее, – которая, как мы видели, несколько чаще встречает поддержку респондентов, то здесь о подобном разнообразии аргументов говорить не приходится.

По существу, участники групповых дискуссий не приводят ни одного довода в пользу тезиса о нежелании российских властей нормализовать ситуацию в этом регионе – если не считать таковым настойчиво повторяемое предположение об экономической подоплеке конфликта.

'Ира: С другой стороны, может быть, это выгодно, что в Чечне война. Туда колоссальные деньги выделяются.

Юра: Крутятся деньги большие.

Ира: Никто не получает, деньги туда идут, а где они все? Как была разруха – так и есть' (ДФГ, Москва).

'Отмывание денег' (ДФГ, Воронеж).

'Сергей: Значит, это кому-то выгодно. Война – самый выгодный бизнес.

Анатолий: Там деньги, большие деньги.

Светлана: Там нефть.

Анатолий: Нефть – это нам ткнули носом; там наркота' (ДФГ, Воронеж).

Причем уверенность по крайней мере части респондентов в том, что происходящее в Чечне жестко детерминировано финансовыми интересами неких криминальных сил, непоколебима:

'Пока существует понятие 'деньги', до тех пор будет там война. Оттуда очень много наркотиков идет' (ДФГ, Воронеж).

'До тех пор, пока будет процветать наркомафия, эта война никогда не прекратится' (ДФГ, Воронеж).

Подобная уверенность обусловлена, очевидно, чрезвычайно прочным и проявляющимся в самых различных ситуациях стереотипом, согласно которому все социальные и политические процессы и явления в конечном счете предопределяются чьими-то экономическими интересами, – стереотипом, генетически связанным с той до предела примитивизированной версией марксистского понимания истории, которая на протяжении многих десятилетий внедрялась в российское массовое сознание. А в соответствии с логикой, диктуемой таким пониманием истории, поведение властей тоже должно в конечном итоге интерпретироваться как служение определенным экономическим интересам. И хотя никто из участников групповых дискуссий не выдвигает каких-либо предположений о том, кто именно длит конфликт по экономическим соображениям, можно предполагать, что анонимные, но могущественные силы, реализующие свои финансовые интересы посредством сохранения управляемой нестабильности и затягивания военных действий в Чечне, ассоциируются ими с высшими эшелонами российской власти.

И все же тот факт, что версия о нежелании российских властей нормализовать ситуацию в Чечне, фактически не подкрепленная сколько-нибудь рациональными интерпретативными схемами, имеет более широкое распространение в массовом сознании, чем 'фундированная' версия об их неспособности сделать это, выглядит шокирующим. Очевидно, ее популярность обусловлена в конечном итоге неизбывным недоумением 'человека с улицы' перед тем обстоятельством, что огромная страна, еще недавно бывшая сверхдержавой, не может окончательно подавить сопротивление на столь незначительной в сравнении с ее размерами территории.

'Вообще, я поражаюсь, как можно воевать столько лет с Чечней при наших возможностях!' (ДФГ, Москва).

'Юра: В Великой Отечественной войне фронт был от севера до юга. А здесь – такая штучка.

Ира: Немцев победили, а тут – какую-то кучку' (ДФГ, Москва).

И это недоумение во многих случаях 'перевешивает' вполне рациональные представления как об объективных сложностях, препятствующих успешному урегулированию, так и о тех ошибках и преступлениях, которые совершаются в ходе военной операции в Чечне и снижают ее эффективность, но ни в коей мере не свидетельствуют об установке на ее целенаправленное затягивание. В результате актуализируется уже упомянутая выше склонность российского массового сознания к конспирологическим интерпретациям социальной реальности, к поиску 'вредителей' и делается вывод о сознательном нежелании властей нормализовать ситуацию в Чечне.

Кстати, участники экспертного опроса, 'по определению' склонные к более рациональному восприятию реальности, отвечают на вопрос об интенциях и потенциях российских властей в деле урегулирования ситуации в Чечне не так, как рядовые граждане. Абсолютное большинство опрошенных представителей региональных элит полагает, что власти 'хотят, но не могут' нормализовать ситуацию, тогда как лишь каждый шестой из них считает, что власти 'могут, но не хотят' сделать это. Практически такая же доля опрошенных экспертов верит, что у них есть и желание, и возможность решить данную проблему, а каждый девятый – не верит ни в то, ни в другое. При этом прогнозы представителей региональных элит относительно перспектив нормализации ситуации в Чечне – еще пессимистичнее, чем суждения рядовых граждан по этому поводу: три четверти участников экспертного опроса считают, что в скором будущем России не удастся достичь этой цели, и менее четверти – придерживаются противоположного мнения.

Возвращаясь к результатам массового опроса, отметим, что представления респондентов об интенциях властей весьма ощутимо сказываются на их отношении к тому, что на практике делают в Чечне российские военные. Те, кто верит, что власти искренне 'хотят, но не могут нормализовать ситуацию', значительно чаще одобряют действия военных, тогда как те, кто полагает, что власти 'могут, но не хотят' нормализовать ее, вдвое чаще заявляют о неодобрении, чем об одобрении этих действий.

Вопрос: 'Вы лично одобряете или не одобряете действия российских военных в Чечне?'

	Россияне в целом	Способность и желание властей нормализовать ситуацию в Чечне
	Россияне в целом	хотят и могут	хотят, но не могут	могут, но не хотят	не хотят и не могут	затр. ответить
Одобряю	36	67	46	29	15	27
Не одобряю	42	19	32	55	64	25
Затр. ответить	21	14	22	16	21	48

Оговоримся: в оценке действий военных наши сограждане руководствуются, конечно, не только своими представлениями о намерениях и возможностях властей. Если 19% опрошенных, верящих, что последние хотят и могут достичь нормализации, выражают неодобрение действиям военных, то это, скорее всего, означает, что ответственность за нынешнее положение дел, от нормализации весьма далекое, они возлагают именно на людей в погонах. Если, с другой стороны, 15% респондентов, полагающих, что у властей нет ни желания, ни возможности решить данную проблему, заявляют об одобрении действий военных, то они, очевидно, убеждены: последние достойно исполняют свой долг и ни в коей мере не виновны в том, что она до сих пор не решена.

Но тем не менее корреляция между представлениями респондентов о желаниях и возможностях властей, с одной стороны, и их суждениями о действиях военных, – с другой, выражена весьма четко, и, следовательно, приведенные данные не оставляют сомнений в том, что неспособность решить 'чеченскую проблему' представляется российским гражданам гораздо более простительной, чем нежелание решать ее.

В целом же соотношение одобряющих и не одобряющих действия военных в Чечне принципиально не меняется уже примерно год – положительную оценку они получают немногим реже, чем отрицательную (36 и 42%). Опрошенные представители региональных элит оценивают эти действия значительно позитивнее: две трети экспертов одобряют их, и менее четверти – занимают противоположную позицию.

Следует подчеркнуть, что большинство участников экспертного опроса серьезно заблуждаются относительно уровня поддержки действий военных (а следовательно – и курса российских властей в 'чеченском вопросе') со стороны российских граждан. Более трех четвертей опрошенных экспертов убеждены, что доля одобряющих эти действия превышает 40% – а двое из пяти утверждают даже, что она превышает 60%, – тогда как в действительности их одобряют, повторим, лишь 36% респондентов. При этом две трети участников экспертного опроса полагают, что доля россиян, не одобряющих эти действия, ниже 30% – в то время как фактически она составляет 42%. Таким образом, не будет большим преувеличением сказать, что региональные элиты 'не заметили' перемен, давно уже произошедших в восприятии военной операции в Чечне рядовыми гражданами, и, в целом, исходят из иллюзорного представления о том, что уровень поддержки действий военных остается таким, каким он на самом деле был примерно два года назад – весной и летом 2000 г.

Отвечая на вопрос об отношении к действиям российских военных в Чечне, одни участники массового опроса выражают свое мнение по поводу военной операции как таковой, одобряя или осуждая ее проведение, а другие – оценивают то, как именно силовые структуры осуществляют эту операцию; иначе говоря, одни говорят о том, что делают там 'федералы', а другие – о том, как они это делают. Поэтому распределение ответов на данный вопрос нельзя однозначно трактовать ни как индикатор отношения россиян к политике властей в 'чеченском вопросе', ни как показатель, отражающий их представления о методах, применяемых военными, и уровне их профессионализма.

Однако ответы респондентов на открытые вопросы о том, что именно в действиях российских военных они одобряют и не одобряют (Первый был задан только тем, кто позитивно оценил эти действия, а второй – тем, кто оценил их негативно.), позволяют утверждать, что положительное отношение к ним чаще продиктовано согласием с целями военной операции, тогда как отрицательное – недовольством тем, как она осуществляется.

Более четверти респондентов, давших ответ на вопрос о причинах своего одобрения действий военных – или 9% от общего числа опрошенных, – говорили о том, что они обеспечивают порядок и законность ('заставляют соблюдать закон', 'наводят там порядок, только очень большой ценой', 'они обеспечивают хоть небольшую, но законность', 'наведение конституционного порядка'); 8% – о борьбе с терроризмом и бандитизмом ('борются с террористами', 'антитеррористические действия', 'надо же бороться с экстремизмом'), 2% – о выполнении военными своего долга ('верность долгу', 'исполняют долг, защищают свою страну'), еще 2% – о защите целостности России ('Россия должна сохранять свои территории, а не отдавать печенегам', 'если бы их там не было, не было бы уже и России', 'защита целостности государства') и т. д.

В то же время претензии, высказанные теми, кто заявил о неодобрении действий военных, звучали гораздо конкретнее и относились, как правило, не столько к сверхзадаче, стоящей перед силовыми структурами, сколько к реалиям чеченской кампании. Каждый третий – 11% – говорил о человеческих жертвах ('гибель людей бессмысленная', 'гибель российских бойцов', 'уничтожение мирного населения'), 6% – о неэффективности силовых структур ('воюют столько лет и ничего не могут сделать', 'бессмысленная затяжная бойня', 'нет результатов; сколько можно тянуть?'), 3% – о заинтересованности неких сил в продолжении войны ('за деньги все покупается и продается, даже жизни человеческие', 'это все идет отмывание денег', 'там бестолковая возня из-за этой дурацкой нефти, люди гибнут'). Если 2% опрошенных обвиняли военных в чрезмерной мягкости ('нужно быть пожестче', 'мягкость – там нужно бомбить, а потом разбираться', 'мягкость: надо быть жестче, как при Сталине; всю Чечню надо уничтожить'), то еще 2% – в излишней жестокости и склонности к мародерству ('военные иногда жестоки к мирному населению', 'есть мародеры', 'излишне агрессивные', 'они там действуют как оккупанты').

Вместе с тем 7% респондентов заявили о своем неприятии войны как таковой ('не дело – вести войну в стране', 'я против всякой войны, какой бы она ни была', 'я вообще не одобряю эту войну, этот конфликт можно было решить по-другому'), а 2% – высказались за предоставление Чечне независимости или, точнее, за ее отделение от России ('это не наша страна, там нечего делать', 'Чечню надо отделить', 'если Чечня хочет, пусть отделяется', 'считаю, что следует перенести государственную границу').

Следует отметить, что среди респондентов, одобряющих действия российских военных, несколько больше сторонников 'войны до победного конца', а среди тех, кто эти действия осуждает, несколько более популярно мнение о необходимости 'переговоров с представителями противоборствующей стороны'.

Вопрос: 'По Вашему мнению, надо или не надо российским властям начинать в Чечне переговоры с представителями противоборствующей стороны?'

	Россияне в целом	Вопрос: 'Вы лично одобряете или не одобряете действия российских военных в Чечне?'
	Россияне в целом	одобряю	не одобряю	затр. ответить
Надо	43	40	48	40
Не надо	44	52	42	34
Затр. ответить	13	8	10	26

Едва ли можно сомневаться в том, что за установкой на переговоры стоит не столько представление о некоем сценарии компромиссного, мирного решения 'чеченской проблемы', сколько уверенность в бесперспективности продолжения военной операции и желание остановить ее – независимо от того, к каким последствиям это приведет. И уже по крайней мере полтора года – именно с января 2001 г. ФОМ стал регулярно задавать респондентам соответствующий вопрос в данной редакции – доли сторонников и противников таких переговоров примерно равны (Лишь однажды, в сентябре 2001 г, непосредственно после нью-йоркской трагедии, число противников переговоров существенно, в полтора раза, превысило число их сторонников.). Это служит еще одним свидетельством того, что некое подобие общенационального консенсуса по 'чеченскому вопросу', сложившееся в 1999 году, давно уже подверглось эрозии, хотя этот процесс, как мы видели, и не был в должной мере замечен и осмыслен представителями российских элит.

Но, вероятно, наиболее убедительным доказательством того, что в российском обществе сейчас нет не только единства, но даже и сколько-нибудь преобладающего взгляда на пути решения 'чеченской проблемы', является распределение ответов респондентов на открытый вопрос о том, что, по их мнению, надлежит сделать, чтобы нормализовать ситуацию в этом регионе. Ответили на него 57% опрошенных.

Почти четверть респондентов (24%) однозначно высказываются за эскалацию насилия, за применение более жестких мер – причем если часть опрошенных говорит об ужесточении мер против боевиков, террористов, то очень многие совершенно откровенно призывают к геноциду против чеченского народа:

'Более крутые меры', 'проявить решимость, жестокость', 'удавить бандитов всех', 'нужно больше убивать чеченцев, нужно устроить им сталинский режим', 'взорвать их к черту', 'сравнять все с землей, всю Чечню', 'в вагоны – и на Колыму', 'всех выселить за пределы Чечни – в Сибирь', 'ковровое бомбометание', 'надо все обнести колючей проволокой и забросать бомбами эту Чечню', 'раскатать их под асфальт', 'атомную бомбу скинуть на Чечню', 'сравнять с землей все их горы, ущелья, тропы' (открытый вопрос).

В то же время 20% опрошенных определенно выступают за прекращение военной операции. Некоторые из них – 9% от общего числа опрошенных – просто говорят о том, что надо вывести войска из Чечни ('отозвать войска', 'уйти из Чечни', 'прекратить войну, не посылать туда войска'), еще 6% выступают за отделение этой республики от России ('дать им самостоятельность', 'отделить ее', 'отпустить чеченцев на все четыре стороны'), а 5% – за открытие мирных переговоров с противником ('начать цивилизованные переговоры с противоположной стороной', 'мирно договариваться', 'сесть за стол переговоров').

Высказываются и иные суждения о путях нормализации – необходимо поднимать экономику Чечни и заботиться о местном населении; сменить руководство в Чечне и на федеральном уровне; бороться с коррупцией; установить строгий контроль над финансовыми потоками, идущими в Чечню (за каждой из этих точек зрения – по 3% высказываний опрошенных), и т. д.

Однако приведенные выше данные не оставляют сомнений в том, что российские граждане, склоняющиеся к диаметрально противоположным точкам зрения относительно способов решения 'чеченской проблемы', в большинстве своем весьма пессимистично оценивают и сложившуюся ситуацию, и шансы на ее кардинальное изменение.

База данных ФОМ > > > Социология > Чеченский лабиринт